Гай Мэннеринг, или Астролог

— Да вот этот, — повторил Мак-Гаффог, указывая большим пальцем на кухню, где в это время находился арестованный. — На нем был плащ накинут, и я подумал, что, наверно, он не с голыми руками сюда пришел. Тогда я решил, что лучше всего прямо к делу перейти. Ну вот, он вообразил, что я с острова Мэн, а я все время держался между ним и хозяйкой, чтобы та, чего доброго, не шепнула ему, кто я. И вот мы с ним выпивать вместе начали, и я побился об заклад, что ему чарки голландской водки никак за один присест не выпить. Он возьми да и попробуй, ну а тут как раз Джок Слаунджинг и Дик Спурем пришли, надели мы на него наручники и как миленького забрали. Теперь-то он уж проспался и свеж как майский цвет. Теперь он на все вопросы вашей милости отвечать может.

Окончив рассказ, который он все время сопровождал разными гримасами и ужимками, Мак-Гаффог действительно получил и похвалу и благодарность, которых ему хотелось.

— А оружия при нем не было? — спросил судья.

— Ну конечно, было, этот народ без ножа да пистолета никуда не ходит.

— А бумаги какие были?

— Да вот они, — и сыщик протянул Глоссину засаленный бумажник.

— Ступай вниз пока, Мак-Гаффог, и жди там, — приказал судья.

Мак-Гаффог ушел.

На лестнице послышался лязг цепей, и минуты через две в комнату ввели арестанта, скованного по рукам и ногам. Это был крепкий, мускулистый человек, и хотя его косматые и тронутые сединой волосы говорили о том, что он уже не молод, и роста он был скорее небольшого, это все же был детина, с которым, пожалуй, никто не захотел бы мериться силой. Его распухшее красное лицо и осоловевшие глаза носили следы недавней попойки; она-то и помогла так легко его захватить. Но, с разрешения Мак-Гаффога, ему удалось все же немного соснуть, и теперь сознание угрожавшей опасности вернуло ему самообладание. Наш почтенный судья и достойный не меньшего уважения подсудимый не произнесли ни слова и только долго глядели друг на друга. Глоссин, по-видимому, узнал своего пленника, но никак не мог решить, с чего начинать допрос. Наконец он первым нарушил молчание:

— Так это вы, капитан? Давненько же вы в наши края не заглядывали!

— Не заглядывали? Да я и вообще-то сюда в первый раз в жизни попал.

— Ну, этому мы не поверим, капитан.

— Придется поверить, господин судья.

— Так как же вам будет угодно назвать себя сейчас, — спросил Глоссин, пока я не подыщу людей, чтобы напомнить вам, кто вы такой или хотя бы кем вы были?

— Кем я был? Donner und Blitzen! Я Яне Янсон из Куксхавена, кем же я еще могу быть?

Глоссин достал из ящика пару карманных пистолетов и с нарочитой тщательностью их зарядил.

— Можете идти, — сказал он писцу. — Заберите всех этих людей с собой, Скрау, только оставайтесь в прихожей и будьте наготове.

Писец попробовал было убедить своего патрона, что оставаться с глазу на глаз с таким отчаянным человеком, даже теперь, когда он закован в кандалы, весьма опасно, но нетерпеливый жест Глоссина вынудил его тут же уйти. Когда дверь за ним закрылась, судья прошелся два раза взад и вперед по комнате, а потом сел на стул прямо против арестанта, с тем чтобы ясно видеть его лицо, положил перед собою заряженные пистолеты и твердым голосом сказал:

— Вы Дирк Хаттерайк из Флиссингена, не так ли? Арестант инстинктивно повернулся к двери, словно опасаясь, что кто-нибудь их подслушает. Глоссин встал, распахнул дверь, чтобы его пленник мог со своего места увидеть, что поблизости никого нет, захлопнул ее снова, вернулся на прежнее место и повторил свой вопрос:

— Вы Дирк Хаттерайк, бывший капитан «Юнгфрау Хагенслапен», так или нет?

— Тысяча чертей! А если вам это известно, то чего же вы спрашиваете? — сказал арестант.

— Просто я очень удивлен, что вы угодили сейчас в такое место, куда вам уж никак не следовало попадать, если бы вы хоть немного о своей безопасности думали, — холодно заметил Глоссин.

— Der Deyvil![191] Тот, кто затеял этот разговор со мной, тоже, видно, о своей безопасности позабыл.

— Как, с безоружным, да еще с закованным в цепи? Вот это здорово, капитан! — иронически заметил Глоссин. — Только особенно-то все-таки не грозитесь. Трудновато вам будет уйти отсюда, не рассчитавшись за одно дельце, которое несколько лет назад у Уорохской скалы было.

Хаттерайк помрачнел как ночь.

— Что до меня, — ответил Глоссин, — я не хочу особенно жестоко со старыми знакомыми поступать, но я обязан выполнять мой служебный долг. Поэтому я отправлю вас сегодня же на почтовых в Эдинбург.

— Potz Donner![192] Этого вы не сделаете, — сказал Хаттерайк уже более тихим и смиренным голосом. — А кому же как не вам я отдал стоимость половины груза чеками Ванбеста и Ванбрюггена?

— Это было так давно, капитан Хаттерайк, что я даже позабыл, какую награду я тогда получил за свои труды.

— За труды? 3а ваше молчание, вы, верно, хотите сказать?

— Тогда этого требовало дело, — ответил Глоссин, — а сейчас я давно уже от дел отошел.