Гайдебуровский старик

– Госавтоинспекция – звучит слишком солидно. А я всего лишь регулировщик. Мне стоять нужно. И смотреть в оба на этих монстров, эх, знали бы вы, как я их ненавижу! Ну, просто не переношу! И Викентьевна их ненавидела. Даже мне электронную игру подарила, где всех их на дороге можно отстреливать за нарушение правил. Получается 80 процентов отстреленных, представляете! Что бы было в жизни! Представляете, 80 % преступников! И все среди нас! И каждый убить нас может! Нас 20, а их 80! Какова гарантия жизни!

– Я не играю в электронные игры.

– И то верно. Другой ритм. Другие нервы. Я не знаю, чем вас успокоить, потому что не знаю, как успокоиться самому. Но одно, что я для вас успел сделать. Я знаю, для вас это важно. Я уже дал объявление о преходящей домработнице.

И я тут впервые резко повернулся к Сенечке.

Пожалуй, у меня был настолько свирепый взгляд, что Сенечка попятился, покачнулся и чуть не упал.

– Зачем? – прохрипел я.

– К-ка-как зачем? – испугался Сенечка. – Что с вами, дорогой? Я никогда вас таким не видел. Боже! – Сенечка стукнул себя по лбу. – Ну конечно! Как я смею задавать такие вопросы. Может быть, вам купить что-нибудь успокоительное? Хотя какое уж там спокойствие. Только время все успокоит. Положитесь на время, дорогой Аристарх Модестович.

– Зачем ты Сеня дал объявление?

– Это вы сейчас, в шоке говорите зачем. А потом мне спасибо скажете. Как же вы и без домработницы! Это же невероятно! Это же так всю вашу жизнь перевернет! Да это и убить вас может! Да! Да! Убить! А я этого никак не допущу! Чтобы вы сами в магазин ходили, в аптеку, в прачечную… Как же такое вообще возможно! Сами полы мыли и готовили! И посетителей принимали, вернее отшвыривали, извините, все же принимали! И на звонки отвечали! Нет, это определенно самоубийство! И я определенно этого никак не допущу!

Я признал свое поражение, и устало опустился в бархатное кресло. Интересно, кому оно принадлежало? Да, пожалуй, пора проверить все учеты и записи Аристарха, и выучить все вещи, всю их историю и их цену наизусть. Сенечка тысячу раз прав. Мне светиться не следует. Меня вообще никто не должен видеть. Во всяком случае, много и часто. Поэтому домработница необходима. Какая-нибудь проворная допотопная старушка, которая слыхом не слыхивала об антикваре. С ней, пожалуй, я буду в большей безопасности. И я посмотрел на Сенечку. Уже ласковым, почти трогательным взглядом.

– Прости меня, Сенечка. Я действительно не в себе. Смириться со смертью никто не может. Во всяком случае, пока. Даже если и готов к ней. Ведь мы с Викентьевной и впрямь не молоды. И смерть нам уже не казалась пришельцем из другой планеты. Она уже была рядом, почти жила с нами. И с нами делила и неудачи и радости. Мы давно ее не боялись. Ну, знаешь, как соседа. Который чего-то дожидается. И который что-то хочет от нас. И не очень любим друг друга. Но и друг без друга как-то пусто. Как говорится, – сосуществование. И неизбежность. И все же…

– Дорогой Аристарх Модестович, – Сенечка присел на корточки возле бархатного кресла и даже попытался взять мою руку. Но я вовремя спрятал ее. До меня вдруг дошло, что мои руки наверняка моложе рук старика. И руки гримировать я не умею. – Дорогой… Мне ужасно жаль Викентьевну.

У Сенечки на глазах вновь выступили слезы.

– Она мне как мать была… Или бабушка… Которых у меня в помине не было. Но… Я всегда чувствовал, что вы крепче ее. Гораздо крепче. Потому как на улице редко бываете. Мне вообще иногда кажется, что всех убивает улица. Может, потому что я на ней работаю, кто знает. И не обязательно машины убивают. Это просто. Сколько на улицах магазинов, контор, учреждений всяческих, офисов. И со всем этим нужно вступать в контакт. А контакт не самый приятный. Я бы сказал, убийственный контакт. Вы себя от него избавили. Вот почему вам просто необходима домработница. Как воздух, может, как продолжение жизни. Вы согласны, дорогой?

– Еще как согласен, Сенечка, еще как, – я улыбнулся. И подумал, что подобного контакта с улицей не допущу. И понял, что я всегда именно так хотел прожить свою жизнь. Только не мог сообразить, за что, за что фортуна так легко вступила в контакт со мной. Но мысленно поблагодарил ее за это.

Сенечка направился к выходу.

– Я оставлю вас одного, хоть вам, может одному, теперь и не сладко. Но, наверно, нужно.

Я утвердительно кивнул.

– Проводить-то Викентьевну в последний путь сможете?

Я кивнул отрицательно.

– Не смогу, Сенечка, не смогу. И не суди меня за это.

– Кто я такой, чтобы судить. И Викентьевна тоже бы не осудила. Людей, я так думаю, вообще нужно запоминать живыми. А мертвые пусть останутся для истории.

– Или не останутся.

– Ну, в вашей истории Викентьевна точно останется. Вам чего-нибудь принести от нее… Для памяти?

У меня не было памяти о Викентьевной и быть не могло. А вот у Аристарха… И я вспомнил о сумке.

– Ну, ту сумочку… В розочки. Которой она так отважно била машины по стальным мордам.

– Хорошая память, – Сенечка улыбнулся. – А ее вы помяните здесь.