Гайдук Станко

Гайдуки выстроили там себе избы, в которых коротали время. Турки боялись их больше, чем регулярной армии. Протоиерей Смилянич партизанил самостоятельно. Это был герой, какие родятся раз в столетие.

Илия Срдан нес караул на Лешни́це, где турки имели обыкновение переходить Дрину.

Я опускаю имена многих героев того времени. Все они заслужили, чтоб их прославила история.

Эти отряды действовали в Мачве. Они пеклись о старых и малых. Остальные возвращались к домашним делам и заботам.

Не проходило дня без мелких стычек. Повстанцам не сиделось на месте. Если турки не заявлялись, они сами искали их. Катич со своими людьми дважды в неделю переходил Дрину, чтоб найти угнетателей в их гнезде. Затеет перестрелку, заманит на свою сторону и бьет их. Каждый раз на помощь ему приходил Зека со своей голытьбой. Земля мачванская была залита кровью и усеяна человеческими костями.

* * *

А как жили старые да малые? Там, где проходили турецкие орды, дома и избы стояли пустые. Когда начинались турецкие набеги, воеводы и булюбаши[21] уводили людей в северо-западную часть Мачвы, поближе к Саве, чтобы в случае большой опасности можно было переправиться на лодках на другой берег и укрыться у братьев-сербов в Среме.

Целые села уходили в лес. Повстанцы заботились о еде, во всем остальном полагались на милость божью.

А там, куда турки не заглядывали, люди не трогались с места. Там шла обычная жизнь, правда несколько иная, чем до восстания, но все же у людей была своя крыша над головой, служившая им защитой от бурь и непогоды.

Борьба не прекращалась ни на минуту. Больших сражений не было, но то и дело происходили стычки с отдельными турецкими отрядами. Страх в сердце уступил место жажде мщения. Пришла пора мстить за кровь, пролитую со времен Косова.

Поднимается народ, как трава из земли.

ДОМАШНИЙ ПОРОГ

Спустилась ночь. На поле брани стоял запах пороха. Повстанцы отошли в лес, чтобы отдохнуть и выспаться в сени дерев.

— Чупич! — обратился Станко к воеводе. — Отпусти меня домой. Истосковался я по дому и по родным. Мне бы только припасть к своему порогу.

— Ступай, Станко. И возьми с собой Алексу…

* * *

Ветерок шевелил зеленую листву, трещали под ногами ветки, птицы своими песнями приветствовали белый день, а с Дрины доносился шум и плеск волн.

От одной мысли, что он спокойно переступит свой порог, у Станко сделалось хорошо на душе. К тому же он увидит мать, братьев, невесток, маленьких племянников. И Елицу, эту красивую и храбрую девушку! Сердце его заходилось от радости.

— Подумай только, отец!.. На ильин день будет ровно шесть лет! Помыкали мы горя…

Есть такая побаска: «Жарились на одной сковородке две рыбы. Одна говорит: «Плохо мне», а другая: «А мне еще хуже!» Так и Алекса. Он знал, что Станко хлебнул горя, но все ж ему казалось, что на его долю выпало больше мучений.

— Еще как, сынок! Сколько мы с твоей матерью натерпелись! Каждый новый день был ненастней прежнего. И не видно им было конца. Люди бегут от тебя, как от чумы. Сколько раз хотелось мне покончить с этой горькой жизнью. Врагу не пожелаю того, что я пережил…

И Алекса стал рассказывать обо всех своих мытарствах. Станко слушал отца, склонив голову.

— И все же господь милостив. Уж коли он дает, то щедрой рукой. Дары его всегда сладки. — Алекса снял шапку и перекрестился. — Вот выгоним турок, и я тебя женю. Только бы дожить до такого счастья! А ты даже не спрашиваешь о ней…

Алекса из-под ресниц взглянул на сына и заговорил о Елице.

— Да будет благословенно молоко, вскормившее ее! Герой-девушка! Знаешь, сынок, когда ты ее привел, мне показалось, что в моем доме взошло солнце. И руки у нее золотые, любое дело в ее руках горит.

Старик на все лады хвалил Елицу.

Но Станко не слушал отца. Он был весь в прошлом. Перед его мысленным взором проходили дни и минуты, проведенные с Елицей. Вспомнилась ему жатва. Они вместе помогали Шокчаничу. Елица, работавшая рядом с ним, пела:

Парень нажал тридцать три снопа,   А девушка — тридцать четыре.

Он изо всех сил старался не отставать от девушки. Обливаясь потом, состязались они от полудня до сумерек, и никто не наработал больше другого.

По мере приближения к селу воспоминания все теснее обступали его. Каждая тропинка, каждый куст был страницей прошлого. Вон под тем раскидистым дубом они когда-то пережидали дождь. На этой тропинке они вели долгие беседы. А из-за того куста она как-то окликнула его, когда он проходил мимо, и показала ему ягненка, которого они вместе долго-долго ласкали.

— Ты любишь ягнят?

— Люблю.

— Погляди-ка, какие у него красивые глаза! И белый цветок на лбу! И смотрит он, как ребенок…

— Правда…

— Мама всегда смеется надо мной, но не ворчит. Я всем им придумываю клички, И не даю резать. Их режут тайком от меня, а я потом горько плачу. Не знаю, как было в детстве, а с тех пор, как выросла, я ни разу не взяла в рот ягнятины…

Подошли к хану. Он был пуст. Нигде ни души, ни колечка дыма над дымовым отверстием.

— Пустырь! — сказал Алекса.