Анжелика поступает глупо. Чего она колеблется? Разумеется, ей нужно принять предложение Тесс Струан, откупающейся от нее, и принять быстро, пока оно еще в силе. Предложение щедрое, слишком щедрое, больше, чем я ожидал, принимая во внимание шаткость ее положения: никакого завещания в ее пользу, да и в любом случае у ее мужа нет никакого состояния, на которое она могла бы предъявить права! Пятьсот гиней наличными через три недели в качестве первой выплаты! Изумительно – дар свыше! Она сможет выделить из этих денег четыре сотни, и я договорюсь с ростовщиками, чтобы ей выдали авансом еще тысячу под ее содержание, или две тысячи, сколько мне ни понадобится. Скай идиот. Она согласится после того, как я поговорю с ней, и с благодарностью примет любой аванс, когда я предложу его. Я спасен!
Он посмотрел на Хинодэ и просиял.
– Что? – Она обмахнулась веером, спрятав за ним выступивший от саке румянец, кончик ее языка влажно блеснул между зубами.
Он сказал по-французски:
– Я дома и свободен, любовь моя, скоро все деньги будут выплачены, и ты вся станешь моей на веки вечные.
– Прошу прощения, я не понимаю.
Перейдя на японский, он проговорил:
– Сегодня вечером я просто счастлив и говорю, вы моя. Вы такая красивая, вы моя.
Она склонила голову при его похвале.
– Вы тоже красивы, и я рада, когда вы счастливы со мной.
– Всегда. – Но это была неправда. Часто он злился и вихрем вылетал из комнаты, оставляя ее одну. Проблема была всегда одна и та же, случайное замечание, после которого он сначала просил, потом зло упрекал, молил, требовал, умолял, кричал:
– Нам не нужна темнота! Мы любовники, и нам больше не нужна темнота, мы не только любовники, но и друзья, я привязан к тебе на всю жизнь. На всю жизнь! Я люблю тебя, ты даже представить себе не можешь, как я люблю тебя, ты не можешь этого знать, я прошу, и прошу, и прошу тебя, а ты просто сидишь и…
И всегда один и тот же терпеливый, смиренный ответ: голова в пол, голос тихий, со слезами или без – и непреклонный:
– Пожалуйста, извините меня, но вы согласились, прошу прощения, но вы согласились.
Она выпила еще, и он увидел, как ярче заалели ее щеки. Хинодэ снова взялась за бутылочку, но пальцы уже плохо слушались ее, и она пролила каплю саке на стол. Она охнула, тихо и весело.
– О, прошу прощения. – Его чашечка опять наполнилась, и ее, обе быстро опустели; захмелевшая, она казалась ему еще более притягательной. – О, это очень хорошо, очень-очень хорошо,
Длинные пальцы с безупречными ногтями потрясли бутылочку и обнаружили, что она пуста. Хинодэ тут же грациозно поднялась; чрезмерно длинное кимоно волочилось по полу, и создавалось впечатление, будто она не идет, а скользит сначала к жаровне, где в горячей воде нагревались еще бутылочки, а потом к полке за крошечным окном, где охлаждались остальные. На мгновение в комнату проник ветер и вместе с ним неожиданный запах. Запах порохового дыма, едва уловимый, но спутать с другим его было невозможно.
– Что это? – спросил он по-французски.
Она удивленно посмотрела на него.
– Прошу прощения?
Теперь, когда она снова закрыла окно, запах исчез.
– Ничего, мне показалось… – Сегодня все в ней было для него соблазнительным. – Ничего, пожалуйста, садитесь. Вот сюда.
Она послушно села рядом, неловко толкнув его при этом и хихикнув. Она налила им еще саке, ее рука дрожала. С довольной улыбкой он выпил с ней; саке согревало его, но не так как была согрета она. Под покрывалом ее нога коснулась его ноги. Его рука потянулась к ней, вторая обняла за талию, и они поцеловались, шепот ее губ был тихим и влажным, язык – чувственным. Его рука передвинулась выше, и Хинодэ со смехом высвободилась из его объятий.
– Подождите, Фурансу-сан, подождите, не здесь, сегодня…
Как взволнованная школьница, она оттолкнулась от него, поднялась на ноги и направилась в спальню с ее единственной лампой, чтобы по обыкновению потушить ее и лишь потом, когда она приготовится в темноте, пригласить его войти. Но сегодня она остановилась на пороге, оперлась рукой о стойку, чтобы не потерять равновесия, и повернулась к нему; глаза ее горели.
– Фурансу-сан.
Не сводя с него взгляда, она принялась напевать про себя, вынимая из волос длинные заколки, пока черная волна не сбежала вниз до пояса. Теперь она распустила оби и дала ему упасть. Короткий смешок. Затем кимоно, оно тоже соскользнуло на пол. В один миг у него захватило дух, и он застыл пораженный. Золото ее нижнего кимоно мерцало в пламени свечей, прозрачный шелк одновременно и обнажал, и прятал. Снова кончик ее языка пробежал по губам. Она кокетливо развязала завязки и позволила нижнему кимоно слегка приоткрыться. Под ним не было никакой одежды. Только узкая полоска ее тела стала видна, от шеи до крошечной ступни. И все это время с губ не сходила та же загадочная улыбка, глаза манили, принуждая его ждать, обещая и мучая. Ветер застучал дверью-сёдзи, но они не услышали этого.