Галактический консул

Грант лежал щекой на шелковом бедре Джеммы Ким и прислушивался к толчкам собственного сердца. Ему казалось, что они передаются всему этому миру, что упругий травяной ковер содрогается в унисон со всем его телом. Впервые за долгие годы он вдруг вспомнил, что у него есть сердце. «Не могу больше, — подумал он. — Вот сейчас встану, вернусь на маяк и скажу Кратову: все, брат-плоддер, я больше не могу, надо мне возвращаться домой. Нельзя мне больше без дома и без женщины, паршивый из меня отшельник…» И тут же с тоской осознал, что ничего этого не будет, что вернутся они с Кратовым домой только вместе, в один день и час. Наугад он пошарил рукой и нащупал узкую ладошку Джеммы, сжал ее в своих пальцах и ощутил ответное пожатие.

— Это было хорошо, — сказала Джемма. — Я не знала.

— Спасибо, — улыбнулся Грант.

— Нет, тебе спасибо. Все это необычно. Мы любим друг дружку не так.

— Да уж надо думать… И кто же мой предшественник? Я хотел сказать предшественница?

— Ты ревнуешь?!

— Нисколько, — сказал Грант с деланным возмущением. — Кто я такой, чтобы ревновать тебя? Разве я, паршивый плоддер, имею на это право?

— Мы все — как семья. Как сестры. Но только чуточку больше, чем сестры. Я люблю их всех. А они любят меня. Мы даже никогда не ссоримся. То есть, бывают минуты охлаждения. Но всегда найдется кто-то, кто утешит.

— Не очень-то мне по нраву ваша семейка…

— А разве у вас иначе?

Грант хихикнул.

— Мы — не семья, — сказал он назидательно. — Мы совершенно разные. Трудовое сообщество двух сильных мужчин, где каждый со своим собственным грузом прошлого. И с собственным будущим. Потому что лишь настоящее ненадолго соединило нас. Его будущее — Галактика, мое — Земля. Дом, женщина, дети… Мы даже друзьями в подлинном смысле пока не стали.

— Как же вы обходитесь?

— Что касается Кратова, то у него просто железная воля.

— Я не так много знаю о мужчинах, но мне кажется, что для этого железным должно быть другое.

Джемма показала, что именно.

— Как видишь, у меня — не из железа, — смиренно заметил Грант. — Во всяком случае, сейчас, в антракте. И воля у меня поплоше. Я ищу успокоения в холодном душе и фармакопее.

— Тебе проще, чем мне.

— Почему?

— После того, что произошло между мной и тобой, я уже не смогу любить своих подруг, как раньше. У меня такое ощущение, что я им изменила. И мне стыдно перед ними. Но — с тобой хорошо.

— Значит, не все еще потеряно, — улыбнулся Грант. — Но как же так? Скоро ты улетишь, и мы улетим, и долго не встретимся.

— Ну что ты, — возразила Джемма. — Скажешь тоже — долго! Мы вообще никогда больше не встретимся.

— Почему?! Я так не хочу.

— Ну, я ведь ни за какие коврижки не разменяю Звездный Патруль на розовых лялек, пока смогу летать. А ты ведь не станешь меня дожидаться сто лет.

Грант подумал.

— Верно, — сказал он. — Не стану. Вот только вернусь во Внешний мир и сразу перестану. А что бывает с теми из вас, кто нежданно-негаданно влюбится, я имею в виду — в мужчину, и захочет завести семью, детей?

— Не знаю. Я таких еще не встречала.

— Амазонки, — промолвил Грант с досадой. — Целый выводок реликтовых амазонок.

— Или первый зародыш грядущего. Разве плохо? Да ты и сам скоро меня забудешь. Нет, не скоро! — Джемма вдруг по-змеиному извернулась, крепко обхватив его за шею и приблизив свое лицо с расширившимися черными глазами. Ее упругая маленькая грудь ткнулась темно-коричневым соском ему в губы. Грант блаженно зажмурился и разомкнул уста. — Ты долго будешь вспоминать меня, будешь видеть меня во сне, будешь искать такую же, как я… До тех пор, пока не найдешь лучше меня. И однажды мы встретимся. Ты, седой патриарх в окружении десятков сопливых правнучат. И я, одинокая амазонка.

— Ты еще и колдунья, — поразился Грант.

И он снова принялся целовать ее.

«Уахх!» — тяжко вздохнула земля и расступилась перед ними.

Из темноты смрадной берлоги, скрытой под гниющим валежником, на них поперла мохнатая, черная в проплешинах туша. Затрещала нежная поросль, зашаталось вековое дерево, а туша все лезла и лезла, пока не вылезла совсем. И тогда распахнулась жуткая слюнявая пещера-пасть, обнажая сабельные лезвия клыков, из глубины ее недр вырвался низкий сдавленный хрип, переходя в надсадный рев. На поляне стало нечем дышать, завоняло падалью, смертью, потому что черная туша вознеслась на дыбы, закрывая небосвод растопыренными когтистыми лапами.