Галактика 1995 № 3

…Оно вернулось вместе с бледным красноватым светом, проникавшим мягким ручейком через закрытые веки глаз. Слегка приподняв голову, я осмотрел знакомую внутренность кабины. Верх и низ имели свои естественные положения, видимо «Титаник» лежал на ровном киле в своем последнем ложе. Голова, разбитая при ударе, сильно кружилась и болела, с трудом мне удалось подняться и сесть. Машинально я посмотрел на чудом уцелевший хронометр: пять тридцать. Значит я пролежал без сознания около трех часов. Наверху, скрытые двумя милями воды, появлялись уже первые бледные признаки нового дня. Воспоминания о поверхностном мире едва не вызвали нового приступа панического ужаса, но мне удалось прогнать их, спрятав в потаенных уголках мозга. Сидя за пультом, я постарался здраво оценить свое положение. Воздух в баллонах кончится через двое суток, затем мучительное удушье и тьма. Я имел единственный шанс спастись: если бы какая-то неведомая сила, взломав корпус «Титаника» освободила бы батискаф. Тогда подъем и свобода, и жизнь. Но этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, как говорили древние. Следующие часы были невообразимо, давяще страшны. Несколько раз я включал уцелевший наружный прожектор и всматривался в иллюминатор, но видел только темную муть и край какого-то ящика, к которому прижало гондолу. Помню, я что-то выстукивал, ударяя рукоятью об обшивку. Часто взгляд мой останавливался на револьвере, что в мрачно-красноватом свете темнел на стальной пластине. Там лежало избавление от всех мук. Почему-то я подавлял в себе желание взять револьвер в руки, я ожидал, и ожидание мое дало свой результат. Только через несколько часов после того, как я очнулся от обморока, я, наконец, заметил, что тишина, окружавшая меня, не была абсолютной. Извне доносились смутные звуки, изредка корпус батискафа содрогался от довольно ощутимых толчков. Задумавшись над причиной этих явлений, я решил, что они вызывались осадкой корпуса «Титаника» на возможно неровном дне. Может быть, где-то рушились переборки, поврежденные при катастрофе, могучая сила давления взламывала еще незанятые водой особо прочные емкости. Постепенно эти звуки усилились, окончательно выведя меня из состояния мрачного ожидания конца. Выключив внутренний свет, я еще пристальнее вглядывался в илистый туман, затянувший трюм. Внезапный визг раздираемого металла, сменившийся угрожающим рокочущим скрежетом, заставил меня затрепетать. Что это? Разум метался, стараясь отыскать ответ. Снова этот ужасный звук; какой же силы он должен быть, чтобы так мощно звучать внутри, приникая через толстую сталь?! Казалось, «Титаник» кричит и плачет в страхе, раздираемый кем-то невероятно могучим. Сильный толчок, я падаю, ударяюсь уже разбитой головой. Боль на минуту ослепляет, минута уходит, и во мне просыпается древний страх, передаваемый из поколение в поколение: страх перед неведомым и темным. Скорчившись между креслом и стальной стеной, я сидел в полной темноте. Мне казалось, что если я зажгу даже слабую лампу, то она привлечет к маленькому пузырьку воздуха и жизни весь тот древний ужас бездны, что витал снаружи. Я уже не предполагал, я знал, знал имя той могущественной силы, что пробудившись от векового сна разрывает сейчас останки некогда величественного лайнера. Вой и скрежет достигли апогея, и внезапно абсолютная тьма рассеялась. Через иллюминаторы проникал мертвенно-синий свет, похожий на те призрачные огни, что пугают по ночам путников возле старых уэльских кладбищ. Внутренность гондолы стала ясно видна, и в ней трепетал ничтожный человек, дерзнувший проникнуть туда, куда его слабому телу и рассудку не было пути. Батискаф мой рванулся вверх и затрясся, подобно раненому зверю. Собрав остатки питавшей меня последние часы энергии безумия, я вскочил на ноги и прильнул к иллюминатору…

И передо мной ожила самая мертвяще-ужасная из картин Иеронима Босха «Страшный суд». Да, это был суд, суд темных глубин над человеком, в непомерной гордыне своей забывшем о силах, невообразимо превосходящих его самого и его творение, сильных и безжалостных, как сам океан, в котором они обитали.

Батискаф висел в синеватом сиянии в трестах футах над «Титаником»; его колоссальный темный контур проглядывал сквозь мглистую дымку, затянувшую придонные воды. Корму корабля жадно раздирали, обвивая ее со всех сторон, светящиеся щупальцы существа, размеры которого не мог постичь и принять слабый мозг человека.

…Когда Кракен всплывает, море внезапно мелеет на сотни футов вокруг. И горе тому мореплавателю, что не успеет увести свой корабль прочь. Он, и судно его, каким бы большим оно не было и сколько бы мачт с парусами, людей и товаров не несло на палубе и в трюмах, оказывается посреди живого острова. И колышущаяся твердь того острова исторгает из себя щупальца и отростки, которые опутывают судно… Остров сей погружается, унося с собой в небытие добычу.