Галактика 1995 № 3

Ляпунов, русская дума, готов был не только людей, но и все лесное зверье собрать и вести на обидчиков Родины. Послал к Сапеге племянника Федора, приглашал к походу на Москву.

Сам Прокопий Петрович 3 марта 1611 года с гуляй-городами выступил из Коломны. Он писал не только в города, но и в деревни, в села: крепостные пусть идут на войну без сумнения, без боязни. Всем будет воля и жалованье, как казакам.

6

За два дня до Вербного воскресения 15 марта Гонсевский пригласил на совет бояр.

— Жители Москвы присылают ко мне челобитные и просят, чтобы праздник Вербы и шествие патриарха на осле состоялись, как всегда. — Гонсевский помолчал. — Не опасно ли выпустить патриарха из-под стражи? Не используют ли жители города добрый праздник для захвата Кремля?

Иван Никитич Романов уставился на Мстиславского, но тот молчал.

— Вождение осляти — праздник исконный, — сказал Иван Никитич. — Отменить праздник — всех от себя оттолкнуть.

— А кому ослятю вести? — озирая бояр, вопросил Федр Иванович Шереметев.

— Кто первый, тому и узда, — разрешил назревавший местнический спор Андронов.

— Я ослятю не поведу, — покачал головой Мстиславский, он, вечно обиженный своими же отказами от первенства, поджимал губы и глядел в одну точку.

Андронов разыграл простака.

— Тогда ослятю тебе вести, Иван Никитич.

— О каком осле идет речь? Я не видел в конюшне ни одного осла, — притворно удивился Гонсевский, он жил в Москве послом и знал: роль осла, «осляти» исполняет лошадь серебристо-серой масти, красивая и кроткая.

— Патриарх, что сидит на осляте, тоже не Иисус Христос, — ответил Гонсевскому Михаил Глебыч Салтыков, улыбка сияла на его лице, он потирал руки. — Отменить праздник никак нельзя! Лучшего случая наказать бунтовщиков не будет. Они придут, мечтая зарезать нас, бояр, и вас, поляков, а мы мечтать не станем, мы — вырежем их поголовно, станет Москва шелковая… А те, кто к Москве идет, узнав, что мы шутки не шутим, кинутся врассыпную, как мыши от кота.

— Никакого кровопролития я не допущу, — сказал Гонсевский. Не сразу сказал, ждал от бояр гнева на голову Салтыкова, но все промолчали. — Итак, я отправляюсь сообщить патриарху, что 17 марта он получает свободу в обмен на благоразумие.

7

17 марта день Алексея, человека Божия — с гор потоки — в 1611 году совпал с праздником Вербного воскресенья. Чтобы Гермоген не смог получить поддержки тайных бунтовщиков или отдать приказ к выступлению, его ранним утром в день Праздника привезли в храм Василия Блаженного и только за час до торжественной мистерии освободили от стражи.

Гермоген молился, облачался в драгоценные архиерейские одежды. Митра, саккос, омофор — были в жемчуге, в золоте, в драгоценных каменьях.

Моросил дождь, но облака в небе были легкие, у дождя был запах вольного весеннего ветра. Как только Гермоген вышел из храма и направился к Лобному месту, где стояла Верба и Осля, вместо дождя посыпались золотые тучи. Пастырские одежды Гермогена засверкали, рассыпая искры веселого огня.

Но некому было радоваться этому малому, благодатному чуду. Народ не пришел на праздник.

Оцепив Красную площадь, в боевых порядках стояли роты польских жолнеров, конные гусарские хоругви, казацкие сотни, стрельцы, пошедшие в услужение изменникам Мстиславскому и Салтыкову.

Дьякон в пустоту площади прочитал из Евангелия от Матфея:

«И когда приблизились к Иерусалиму и пришли в Виффагию к горе Елеонской, тогда Иисус послал двух учеников, сказав им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; и тотчас найдете ослицу привязанную и молодого осла с нею; отвязавши приведите ко Мне».

Патриарху подвели ослю, усадили на голубую, шитую золотыми звездами попону. За узду взялся Иван Никитич Романов, и с ним его люди, для бережения. Куцее шествие: бояре, сотня, другая московских дворян, жильцов, монахов Кремлевского Чудова монастыря — двинулось к Фроловским воротам. Запели певчие, повезли на санях украшенную яблоками Вербу, чтобы освятить в Успенском соборе.

Горстка народа все же явилась в последнюю минуту поглядеть в последний, может быть, раз на патриарха, но за Вербой в Кремль никто не пошел. По Москве гулял слух: поляки собираются изрубить безоружных вместе с заступником Гермогеном.

Колченогий Романов тянул здоровой рукой узду плавно выступающего Осли. Опасливый боярин народа страшился, но пустота площади ужасала страхом неведомой, но уже стоящей в воздухе беды.

Гермоген обернулся к народу, перекрестил.

Снова моросил дождь, певчие умолкли, и только синички посвистывали, поспешая в леса, где у зимы припрятаны запаса снега.

Осля уносил от народа, в одиночество, и глядя, как неотвратимо приближаются ворота Фроловской башни, Гермоген подумал: «Иисус вступил в Иерусалим, зная, как близка Голгофа, крест…»

Мысли отошли прочь от души. Осенил себя крестным знамением.

— Господи! — взмолился всею тишиной сердца своего. — Не избавляй меня, Господи, от темницы и казни, но освободи от плена русский город. Да ответит пастырь за все зло.

Салтыков, в Успенском уже соборе, раздавая освященные прутики вербы, говорил польским командирам: