Галлюциногенные мифы. Греческий том. Proposito. Возбуждающий танец Минотавра

 Этот диалог поведал старец, выхаркивая все «г» и «к», и многие другие вероятности, что одна за другой, обгоняя друг друга, скользили по спиралевидной льдине событий; они ныряли в омут небольшого Искариотова ума, ломали короткую, как половой орган младенца, память, изничтожали томление.

 Не ведомо, сколько времени прошло, но обстановка не меняла своей вонючей тухлятиной реальности, с затекшими за шиворот гнойными слюнями имбецилла - смрадной зеленью водопроводных труб, рожденных бесчисленными заводами, производящими загрязнение; не менялась и тога старца, светлость которой обещала стать саваном. Спустя рукава, время прошло с момента неожиданного выхода мудреца из тумана на пути Искариотова, в неизвестном количестве, но оба собеседника уже знали о грядущем событии, ибо извещены они были запутанным рассказом старца.

 Разрывая туман в мелкие клочья, фигурами херувимов уносившиеся в далекие пробоины мусорных баков пространства, ехал грузовик, перед которого являлся огнём покрытым телом, дергавшимся в агонии, произошедшей не иначе, чем из самой Геенны; смех, следуя за средством передвижения боли, разрывал ушные каналы Искариотова. Машина неслась прямо на старца. Миг... Верхняя часть туловища мудреца приспособилась в цепких пальцах разложенных в обьятих мировой любви рук; нижняя же, выделяясь, по большей части, ногами, путалась давлением, измельчавшим кости, под колесами.

 Лицо чудовища... Искариотов никогда не забудет его: червонного оттенка блеск пупырчатого, с прожилками белой слизи, носа вертелся во все стороны под действием вращательного рефлекса; глаза выпучены внутренней аговенью бесовского накала, временами они задирались на самый лысый лоб; пасть рвала тело старца, неведомым Искариотову образом продолжая толстую нить хохота. Иван Соломонович не мог пошевелиться до того момента, как взгляд чудовища не пал на него; за тем взглядом сердечко педофила обласкал страх полуденной деятельности зубов твари. Собрав силенки в кулак решительной трусости и нелюбви к смерти, педофил побежал по местности пресечения гордого действия лавров, наступившего благодаря их нудным движениям по самолюбию особенных личностей, каковыми они себя считали, сокрушая собственные постели бескрайних амбиций; живот Искариотова сотрясался в рыданиях, но жизнь его хозяина, или подчиненного, напрямую зависела от результатов происходящего спортивного состязания.

 Разрушенные здания сменялись альтернативными объектами с близнетичной внешностью. Иван Соломонович повернул шею, в надежде обнаружить отсутствие погони, но надежда не оправдалась, чудовище было совсем близко, злобное рычание доносилось до мозга Искариотова, сквозь тоннели, забитые желтовато-коричневой серой. Когда голова педофила стала совершать возвращательный полуоборот,  Иван Соломонович заметил приятственный в данной, и изумительный в любой другой ситуации, сюрприз - нос, а вместе с ним и вся остальная область рожи Искариотова, уткнулся в дверь ярчайшего построения, служившего, как ясно было из пошловатой вывески, под которой эта самая дверь и находилась, заведением развратного и дорогого для кошелька времяпрепровождения. Успев испытать массу чувств, от облегчения, что сбежал от грузовика, до удивления тому, что заведение располагалось прямо посереди дороги, между отвратно испорченными старостью зданиями, с которыми оно так заметно контрастировало, Иван Соломонович вскочил в дверной проем, не забыв захлопнуть дверь перед самым капотом машины.

 Внутри помещение являлось довольно-красным; на стенах висели фотографии известнейших посетителей кафе, и все они были пусты, так же, как и подписи под белыми картинками - жирным курсивом эта девственная живопись подчеркивала набухлое от прилива желания вместилище; Искариотов, взволновавшись подобным напоминанием об его главном увлечении, стал проходить вглубь, вскоре наткнувшись на барную стойку из твердой, несмотря на года, слоновой кости. За стойкой стоял лысеющий муж, возрастом около двадцати пяти лет, - оставшиеся в целости волосы его торчали светлыми язвами по бокам и на макушке, образуя нимбово-терновый венок; руки, кожа коих в некоторых местах была стерта до мяса, непрестанно работали над очищением граненного стакана, чистого настолько, что ярчайшим лучом отражал он блеск голубых глаз бармена; губка, которой велась работа, изодранностею своей напомнила Искариотову старуху-проститутку, так измученна она была; младенческое лицо человека усердно хмурилось, являя собой само сосредоточение; красный влажный язык высунулся изо рта и стал придерживать нижнюю губу. Минуту педофил сомневался, но все же решился спросить у бармена, кем являлись те великие личностные пустоты на картинах, на что мужчина, пережив содрогание недовольства, вызванное отвлечением от работы, неприязненно посмотрев на Ивана Соломоновича, ответил:

 - Никем, - и снова уткнулся всеми помыслами в свой стакан.