Анатолий Санжаровский

Галопом по этажам жизни

(автобиография)

Проснётся день красы моей,Зарёй украшен свет.Я вижу горы – небеса.А Родины здесь нет.Заноет сердце, загрустит.Не быть, не жить мне в том…Не быть, не жить мне в том краю,В котором зарождён.А быть и жить мне в том краю,В котором осуждён…

Отцовский двор спокинул я,Травой он зарощён.Травой густою, муравой,Да горьким-горьким полыномРодной двор зарощён.Народная казачья песняЗа что судили тех, у кого не было улик?За их отсутствие.Мих. Генин

В пятницу семнадцатого марта одна тысяча девятьсот девяносто пятого года померла моя мама. Пелагея Михайловна Санжаровская.

В девичестве Долженкова.

На похоронах меня поразили своей поэтичностью причитания её родной сестры Нюры.

Тётя обещала списать на бумажку свои слова. Да не списала.

И тогда я сам поехал к тёте Нюре Кравцовой за Воронеж, в степной, в сомлелый на солнцепёке городишко Калач.

А рядом, в минутах каких езды на автобусе, Новая Криуша. Отцово родовое гнездо. Столица нашей семьи.

Полсела – Санжаровские!

Чудно как-то…

Я похож на них, они похожи на меня. Доброта тоскует в лицах…

Я писал роман «Поленька». Всё рвался хоть разок съездить в Новую Криушу. Да мама отговаривала.

И только в Криуше я понял, почему она это делала.

Мой дед по отцу Андрей Дмитриевич, упрямистый казачара, в десятом колене выскочивший из вольных казачьих кровей, не вписался в «Красную дурь», как навеличивали криушане свой колхоз «Красная заря».

– Не пойду и всё. Ну хочь режьте!

Его не стали резать. Объявили кулаком.

На «суде» тройки только спросили:

– Богу веруешь?

– Да.

– Хорошо. Три года тебе. Иди.

И весь минутный «суд».

Отсидел дед три года в уральском концлагере.

Вернулся.

Сызнова в Криуше клинки подбивают:

– Не пойдёшь в колхоз снова? Иля не одумался?

– Утвердился! Невжель я мешком прибитый?

Теперь репрессировали всех наших.

И уже целые семьи и деда, и отца ночью вытолкали с родной воронежской сторонки за Полярный круг. На лесоработы.

А деду настукивал седьмой десяток.

А у отца с матерью было двое маленьких сынов. Митя и Гриша.

За чем все они полмесяца тащились в Заполярье? «За туманом? За запахом тайги»?

Всё родовое наше гнездо в Новой Криуше разорили «неутомимые борцы за всенародное счастье на века».

Кого на север, кого на Дальний Восток, кого в Сибирь выжали. Все-е-ех «осчастливили».

Кулачьё же!

А у деда, у отца не было тёплых одеял. Укрывались самодельными дерюжками. Никаких работников не держали.

В заполярном селе Ковда, что прижилось к бережку Кандалакшского залива, я и родился в семье ссыльных переселенцев в субботу десятого сентября одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года.

Выскочил я на свет и стандартным криком о том оповестил мир.

Оповестить-то оповестил, да вовсе и не подозревал по легкомыслию, что я уже четыре года как репрессированный. Родители «удостоились» этой чести ещё в Криуше в 1934 году. Выходит, за компанию и меня покарали тогда же? Досрочно! Став на очередную вахту в честь очередной годовщины Октября? Наказали за че-ты-ре года до рождения!

Оказывается, и я, ещё не появившийся с повинной на свет белый, был уже виноват в том, что мой дед, бунтарь, трудолюбик и правдолюб, тёзка знаменитого Сахарова, не разбежался вступать в колхоз и не позволил записываться и моим родителям.

В промозглой заполярной Ковде родители – они были чернорабочими – ишачили на лесопильном заводе.

Отмотали наши северный срок, ан подают на блюдечке с каёмочкой южный.

И семья выкатилась в Западную Грузию. Это сейчас уже заграница.

Под гнилыми, малярийными дождями родители корчевали на косогорах леса. Разводили в совхозе «Насакиральский» чайные плантации.

Сначала мы жили на первом районе совхоза. Потом всех рабочих этого района пораскидали по остальным четырём районам совхоза. Нашу семью перевезли на арбе на пятый район. А в бывших наших гнилых бараках на первом районе разместили… тюрьму. Мы и не подозревали, что «шиковали» в тюремных апартаментах.

Жили мы горько. Только в восемнадцать лет я впервые увидел сливочное масло и то лишь тогда, когда очутился на больничной койке.

Отец на фронте, мама одна с тремя сыновьями. С темна до темна, без выходных ломила на чаю. По ночам рыла оградительные окопы: мы жили в прифронтовой полосе. И получала за каторжную работу горькие гроши.

Мы жили в основном домашним хозяйством. Господин Огород. Козы. Куры. Поросёнок. Всё это было на нас, на детях, на мужичках.