Ган Исландец

— Не сомнвайся въ смерти твоего сына. Онъ наказанъ за то, въ чемъ провинился его отецъ. Онъ допустилъ, чтобы взглядъ женщины смягчилъ его гранитное сердце. Я, я обладалъ тобой, но никогда не любилъ тебя. Злая судьба твоего Каролля перешла на него… Нашъ сынъ былъ обманутъ невстой, ради которой пожертвовалъ своей жизнью.

— Умеръ! — прошептала она: — умеръ! Такъ это правда?.. О, Жилль! Плодъ моего несчастія, зачатый въ ужас, рожденный въ скорбяхъ! Въ младенчеств ты терзалъ мою грудь; въ дтств никогда не отвчалъ ты на мои ласки и объятія; все время ты избгалъ и отталкивалъ твою мать, твою одинокую, покинутую всми мать! Ты старался заставить меня забыть прошлыя бдствія, только причиняя мн новыя огорченія; ты покинулъ меня для демона, виновника твоего рожденія и моего вдовства; никогда, въ теченіе долгихъ лтъ, Жилль, ты ничмъ не порадовалъ меня; а между тмъ теперь твоя смерть причиняетъ мн невыносимыя муки, воспоминаніе о теб кажется мн чарующимъ утшеніемъ!..

Голосъ ея порвался. Она горько зарыдала, закрывъ голову чернымъ шерстянымъ покрываломъ.

— Слабая, малодушная женщина! — пробормоталъ отшельникъ: — Подави свою скорбь, — закричалъ онъ громкимъ голосомъ: — я уже утшился въ своей. Слушай, Люси Пельниръ, пока ты оплакиваешь своего сына, я уже началъ мстить за него. Его невста измнила ему для какого то солдата Мункгольмскаго гарнизона. Весь полкъ погибнетъ отъ моей руки… Смотри, Люси Пельниръ.

Оттянувъ рукава своей рясы, онъ протянулъ вдов свои безобразныя окровавленныя руки.

— Да, — продолжалъ онъ, испустивъ что то въ род рычанія: — на Урхтальскихъ берегахъ, въ Каскадтиморскихъ ущельяхъ радуется теперь духъ Жилля. Утшься же, женщина, разв не видишь ты этой крови?

Потомъ вдругъ какъ бы пораженный какимъ-то воспоминаніемъ, онъ спросилъ:

— Люси Пельниръ, разв ты не получила отъ меня желзной шкатулки?.. Какъ! Я надлилъ тебя золотомъ, я надлилъ тебя кровью, а ты еще плачешь! Неужто ты не человческое отродье?

Вдова молчала, подавленная поразившимъ ее несчастіемъ.

— Ну! — продолжалъ онъ съ дикимъ хохотомъ: — Нма и недвижима! Такъ ты и не женскаго отродья! Люси Пельниръ! — тряхнулъ онъ ея руку, чтобы заставить слушать себя: — разв мой гонецъ не принесъ теб запечатанную желзную шкатулку?

Мелькомъ взглянувъ на него, вдова отрицательно покачала головой и снова погрузилась въ угрюмое раздумье.

— А! Презрнный! — закричалъ малорослый: — Презрнный обманщикъ! Ну, Спіагудри, дорого же ты поплатишься за это золото!

Сбросивъ съ себя рясу отшельника, онъ выбжалъ изъ хижины съ воемъ гіены, почуявшей трупъ.

XVII

Между тмъ Этель провела четыре долгихъ, томительныхъ дня, одиноко блуждая въ мрачномъ саду Шлезвигской башни, по длинной галлере, гд разъ не слыхала она полуночнаго боя часовъ, одиноко молясь въ часовн, свидтельниц и повренной столькихъ слезъ и обтовъ. Иногда старый отецъ сопровождалъ ее, но это не смягчало ея одиночества, такъ какъ избранный спутникъ ея жизни находился въ отсутствіи.

Злополучная двушка!.. За что эта юная, чистая душа терпитъ уже такія муки? Оторванная отъ свта, почестей, богатства, утхъ юности, торжества красоты, она еще въ колыбели попала въ тюрьму. Раздляя съ отцомъ заключеніе, она росла, видя какъ онъ дряхлетъ съ каждымъ днемъ, и въ довершеніе ея горестей, какъ бы для того, чтобы она извдала вс роды рабства, любовь постила ее въ темниц.

Если бы еще Орденеръ былъ съ нею, на что ей нужна была свобода? Знала ли она свтъ, у котораго ее похитили? Ея міръ, ея небо, не заключались ли они для нея въ этой тсной башн, на черныя стны которой, усянныя солдатами, ни одинъ прохожій не кинетъ сострадательнаго взгляда?

Но увы! Уже вторично разставалась она съ своимъ Орденеромъ; вмсто того, чтобы наслаждаться краткими, но постоянно возраждающимися часами его чистыхъ ласкъ и цломудренныхъ объятій, дни и ночи проводила она, оплакивая разлуку съ нимъ и молясь за его безопасность. Двушка можетъ только молиться и плакать.

Сколько разъ завидовала она крыльямъ вольной ласточки, прилетавшей за кормомъ къ ршетчатому окну ея тюрьмы. Сколько разъ мысленно уносилась она вслдъ за облакомъ, которое стремительный втеръ гналъ къ сверу; и потомъ вдругъ отворачивала лицо и зажмуривала глаза, какъ бы страшась появленія гиганта-разбойника и начала неравной борьбы на одной изъ тхъ далекихъ горъ, синющія вершины которыхъ подобно неподвижнымъ тучамъ обрамляли горизонтъ.

О! Какъ жестоки муки любви, когда находишься въ разлук съ любимымъ существомъ! Не многія сердца извдали ихъ вполн, такъ какъ немногимъ сердцамъ извстна вся глубина истинной любви. Тогда, какъ бы игнорируя свое собственное существованіе, создаешь для себя угрюмое одиночество, необъятную пустоту, а отсутствующаго видишь въ какомъ то мір чудовищъ, опасностей и обольщеній; все, изъ чего слагается наша натура, все это сливается въ одно безконечное стремленіе къ существу, покинувшему насъ и мы чуждаемся окружающаго насъ міра. Тогда мы дышимъ, ходимъ, дйствуемъ, но безсознательно. Тло движется наугадъ подобно блуждающей планет, потерявшей свое солнце: души въ немъ нтъ.

XVIII