Ган Исландец

Съ этими словами онъ схватилъ благороднаго графа за руку и подвелъ его къ трупу, лежавшему въ тѣни. Въ ту минуту, когда онъ замолчалъ, свѣтъ потайнаго фонаря упалъ на этотъ предметъ, который на самомъ дѣлѣ оказался изуродованнымъ трупомъ въ офицерскомъ мундирѣ мункгольмскихъ стрѣлковъ.

Канцлеръ приблизился къ нему съ содроганіемъ ужаса и вдругъ взоръ его упалъ на блѣдное окровавленное лицо мертвеца. Раскрытыя посинѣлыя губы, всклокоченные волосы, багровыя щеки, потухшіе глаза, все это не помѣшало ему узнать покойника. Страшный крикъ вырвался изъ груди графа:

— Боже мой! Фредерикъ! Сынъ мой!

Нельзя сомнѣваться, что сердца, повидимому самыя черствыя, самыя загрубѣлыя, всегда таятъ въ изгибахъ своихъ нѣкоторую чувствительность, невѣдомую имъ самимъ, которая, какъ таинственный свидѣтель и будущій мститель, кажется скрытой въ страстяхъ и порокахъ. Она хранится тамъ какъ-бы для того, чтобы со временемъ наказать преступника. Молчаливо ждетъ она своего часа. Нечестивецъ носитъ ее въ своей груди, не ощущая ея присутствія, такъ какъ обыкновенныя огорченія не въ силахъ пробить толстой коры эгоизма и злобы, которая ее окружаетъ.

Но когда рѣдкое истинное горе жизни внезапно поразитъ человѣка, оно, подобно кинжалу, погружается въ глубину души. Тогда просыпается въ несчастномъ злодѣѣ невѣдомая дотолѣ чувствительность, тѣмъ болѣе жестокая, чѣмъ долѣе она скрывалась, тѣмъ болѣе мучительная, чѣмъ менѣе давала она знать о себѣ прежде. Истинное горе глубоко запускаетъ жало свое въ сердце, чтобы нанести ему тяжелую рану.

Натура просыпается и сбрасываетъ съ себя оковы, она повергаетъ несчастнаго въ безысходное отчаяніе, причиняетъ ему невыносимыя мученія. Онъ изнемогаетъ подъ тяжестью страданій, надъ которыми такъ долго издѣвался. Самыя противоположныя мученія раздираютъ сразу его сердце, которое, какъ бы охваченное мрачнымъ оцѣпенѣніемъ, становится добычею страшныхъ пытокъ. Кажется, будто адъ вселяется въ человѣческую жизнь, внося въ нее нѣчто хуже отчаянія.

Графъ Алефельдъ, самъ того не зная, любилъ своего сына, такъ какъ ему неизвѣстна была измѣна жены. Фредерикъ, прямой наслѣдникъ его имени, по мнѣнію графа, вполнѣ заслуживалъ этотъ титулъ. Полагая, что онъ не оставлялъ Мункгольма, какъ далекъ былъ графъ Алефельдъ отъ мысли найти его въ Арбарскихъ развалинахъ, найти мертвымъ! А между тѣмъ, онъ былъ тутъ, окровавленный, безъ признака жизни; нельзя было усомниться, что это не онъ.

Можно представить себѣ, что творилось въ душѣ графа, когда, одновременно съ увѣренностью въ потерѣ сына, возникло въ ней сознаніе, что онъ любилъ его. Всѣ ощущенія, слабо изображенныя на этихъ страницахъ, охватили его сердце подобно громовому удару. Сразу пораженный удивленіемъ, испугомъ и отчаяніемъ, онъ отшатнулся, ломая руки и повторяя жалобнымъ голосом:

— Сынъ мой! Сынъ мой!

Разбойникъ захохоталъ. Трудно представить себѣ что нибудь ужаснѣе смѣха, слившагося съ рыданіями отца надъ трупомъ сына.

— Клянусь предкомъ моимъ Ингольфомъ! Кричи сколько душѣ угодно, графъ Алефельдъ, ты его не разбудишь!

Вдругъ его свирѣпое лицо омрачилось, глухимъ голосомъ онъ продолжалъ:

— Оплакивай твоего сына, я мщу за моего.

Въ эту минуту послышался шумъ поспѣшныхъ шаговъ въ галлереѣ. Ганъ Исландецъ съ удивленіемъ оглянулся назадъ и увидалъ четырехъ рослыхъ людей, ворвавшихся въ залу съ саблями наголо; пятый, приземистый толстякъ, слѣдовалъ за ними, держа въ одной рукѣ факелъ, въ другой шпагу. Онъ былъ закутанъ въ такой же темный плащъ какъ и великій канцлеръ.

— Ваше сіятельство, — произнесъ онъ, — мы слышали ваши крики и поспѣшили къ вамъ на помощь.

Читатель, безъ сомнѣнія, узналъ уже Мусдемона и четырехъ вооруженныхъ лакеевъ, составлявшихъ свиту графа.

Когда яркое пламя факела освѣтило внутренность залы, вновь прибывшіе остолбенѣли, пораженные ужасомъ при страшномъ зрѣлищѣ, представившемся ихъ взору. Съ одной стороны валялся окровавленный остовъ волка; съ другой — обезображенный трупъ молодаго офицера; далѣе его отецъ съ изступленнымъ взоромъ, испускавшій дикіе вопли, а передъ нимъ грозный разбойникъ, обратившій къ нападающимъ свое отвратительное лицо, выражавшее удивленіе, но безъ малѣйшаго признака страха.

При видѣ неожиданной помощи, мысль о мщеніи мелькнула въ головѣ графа и привела его отъ отчаянія къ ярости.

— Смерть разбойнику! — вскричалъ онъ, обнажая свою шпагу. — Онъ убилъ моего сына!.. Смерть ему! Смерть!

— Онъ убилъ господина Фредерика? — сказалъ Мусдемонъ, но свѣтъ факела, который онъ держалъ въ рукѣ, не показалъ ни малѣйшаго волненія на лицѣ его.

— Смерть! Смерть! — повторялъ графъ въ изступленіи.

Всѣ шестеро бросились на разбойника. Изумленный быстрымъ нападеніемъ, онъ отступилъ къ отверстію, выходившему надъ пропастью, съ свирѣпымъ ревомъ, выражавшимъ скорѣе ярость, чѣмъ испугъ.