Ганзейцы. Савонарола

Между тем Италия уже успела отдохнуть от последствий войны; и другие интересы выступили на первый план. Герцог Миланский, убедившись в невозможности восстановить во Флоренции власть своего союзника, Пьетро Медичи, обратил весь свой гнев на смелого доминиканца, который управлял республикой согласно своим взглядам. В Риме вряд ли решились бы выступить против Савонаролы, если бы Лодовико Моро при посредстве своего родственника, кардинала Асканио Сфорца, не вынудил бы папу к более строгим мерам. Кардинал передал Александру VI письмо герцога, а равно и прежнее послание настоятеля Сан-Марко к французскому королю, после чего распря Савонаролы с папой превратилась в открытую и ожесточённую борьбу.

В общественной жизни флорентийцев произошло немало различных улучшений благодаря вниманию Савонаролы; его имя произносилось с благодарностью в тех случаях, где дело шло о водворении порядка и применении строгой кары. Но радость и веселье исчезли бесследно. Те из художников, которые остались в городе, изображали только мрачные сюжеты в своих картинах, так что в этом отношении даже самые снисходительные люди не могли не упрекнуть в односторонности сурового реформатора.

Мать и сестра Савонаролы всё ещё жили во Флоренции, где их удерживало гостеприимство его сторонников. Беатриче не прерывала отношений с монахинями монастыря св. Аннунциаты и время от времени бывала у них, хотя знала, что мать не одобряет этих посещений. Всякий раз она возвращалась оттуда с неблагоприятными вестями о брате, чем поддерживалось её собственное недовольство против него. Она не в состоянии была понять бескорыстной материнской любви Анны к своему сыну; ей не нравилось, что он не обращает никакого внимания на своих родных и идёт по избранному им опасному пути, не заботясь о том, что приносит этим вред своей семье.

Однажды Беатриче вернулась из монастыря св. Аннунциаты с известием, что Александр VI приказал монахам Сан-Марко убедить своего настоятеля, чтобы он покаялся и прекратил враждебные действия против папского престола. Одновременно с этим францисканцам поручено было проповедовать с возможным рвением против Савонаролы и объяснить народу, что он придерживается еретических взглядов. Ходили слухи, что сам Савонарола получил из Рима строгое повеление воздерживаться от публичных проповедей под угрозой отлучения от церкви.

Все эти известия сильно встревожили Анну; она с беспокойством ожидала следующего воскресенья, чтобы убедиться, действительно ли Джироламо лишён права говорить проповеди в соборе.

То, что ей пришлось пережить в этот день, составляло полную противоположность с теми восторженными овациями её сыну, при которых она присутствовала столько раз по приезде во Флоренцию.

По окончании обедни Джиромало выступил вперёд в полном облачении настоятеля доминиканского монастыря, чтобы взойти на кафедру. Но едва он поднялся по ступеням, как отступил назад с видом глубокого отвращения, так как менее всего мог ожидать такой грубой и возмутительной выходки от своих врагов. На кафедре, которая столько времени была местом его одушевлённой деятельности, положена была дохлая собака, слегка прикрытая соломой. Джироламо медленно сошёл с кафедры и, стоя перед алтарём, начал свою проповедь. Но его противники воспользовались волнением, которое произошло в церкви, и ежеминутно прерывали речь проповедника насмешливыми восклицаниями, приглашая слушателей выгнать его из города и предать постыдной смерти.

Савонарола казался спокойным и сохранил полное самообладание. Но шум был настолько велик, что он напрасно употреблял все усилия, чтобы заставить слушать себя. Наконец, потеряв всякую надежду на водворение тишины, он должен был выйти из церкви.

Это была минута горького испытания. Он не принадлежал к знати по своему происхождению; до сих пор только власти относились к нему с недоверием, между тем как народная толпа была на его стороне и никогда не сомневалась в чистоте его намерений. Но теперь он был оскорблён самым недостойным образом в присутствии этой толпы и не мог сказать ни единого слова в своё оправдание.

Когда он вышел на паперть, к нему подошла Анна и с глазами, полными слёз, убеждала сына не подвергать свою жизнь опасности и уехать из Флоренции, потому что враги не успокоятся до тех пор, пока не погубят его.

Но Джироламо тихо отстранил её рукой со словами:

— Они могут погубить тело, но не дух. Ты должна радоваться, если сыну твоему суждено умереть и остаться верным призванию, для которого Господь облёк бессмертную душу в эту бренную оболочку.