Ганзейцы

Резкий, дребезжащий звук звонка прервал плавную речь Торсена. По знаку, данному ольдерменом, несколько слуг разом явились в помещение думы. Тидеман повелительным жестом указал им на датчанина и на дверь. Несколько дюжих рук разом подхватили датчанина и повлекли его к выходу. Немного спустя он уж очутился за порогом одной из боковых калиток «Стального двора», и калитка тотчас за ним и захлопнулась.

Торсен судорожно стиснул кулаки и произнес страшное проклятие. Затем он оглянулся кругом; переулок, в котором он очутился, был ему незнаком. Он подозвал к себе мальчика, который, судя по конькам из бычьей кости, возвращался с катанья на льду. От него узнал Торсен, что он находится в одной из улочек, примыкающих к Даугэтской улице. Добравшись до этой улицы, он уже без малейшего затруднения вышел к тому месту на улице Темзы, где ожидал его Нильс, невдалеке, от главного входа в Ганзейский двор.

Несчастье сблизило этих двоих людей совершенно различного закала и сделало их неразлучными друзьями. Благодаря высокомерию своей дочери Христины Нильс должен был много переносить неприятностей в Визби. Большая часть его заказчиков покинула его, так что он, наконец, вынужден был отпустить всех своих рабочих. Несмотря на эти неудачи, Нильс все же обладал небольшим капиталом, половину которого он и ссудил находившемуся в тяжкой нужде Кнуту Торсену, в том твердом убеждении, что тот рано или поздно опять-таки будет принят ганзейцами в их торговую общину. Зная щедрость своего земляка, он рассчитывал получить от него богатое вознаграждение за оказанную ему услугу. Однако же Нильс совсем упал духом, услыхав от Торсена о печальном исходе его аудиенции на Ганзейском торговом дворе. Сообразно своему настроению, Нильс уже готов был обрушиться на Торсена со своими жалобами и упреками, но тот, как человек тонко воспитанный, сумел внушить ремесленнику должное уважение.

Торсен хотел было направиться к той таверне, в которую они заходили с Нильсом, но Нильс сказал:

– Наши молодцы отправились далее, к Ньюгейту, хлебнуть сладенького винца в одной тамошней таверне, потому их в нынешний праздник жиденьким пивцом не удовольствуешь. Они приказали мне сказать вам, чтобы мы их там разыскали. В Ньюгейте всего-то и есть один винный погреб, который нетрудно узнать по длинному железному шесту с зеленым кустом, который выдвигается чуть не на середину улицы. А вы разве хотите воспользоваться помощью этих ребят?

– Во всяком случае, – мрачно отвечал Торсен, – я хочу отомстить и здешним ганзейцам, и тем, что в Визби и в Любеке, – добавил он, скрежеща зубами.

И они пошли по лабиринту улиц и улочек, через обширную площадь, посреди которой возвышался готический собор Святого Павла, и затем свернули в улицу, которая вела к Ньюгейту, знаменитой тюрьме, построенной еще в XII веке. В задушевной и тайной беседе, которая, однако же, вследствие сильного их возбуждения нередко становилась и очень громкой, и очень внятной, Торсен и Нильс составили план своего мщения; то быстро шагая, то приостанавливаясь для своей беседы, они поравнялись, наконец, и с длинным монастырским зданием «серых братьев» францисканского ордена, который пользовался в Лондоне большим уважением и был в дружественных отношениях с остерлингами.

– Прежде всего, мы здесь отомстим ганзейцам! – сказал Торсен, останавливаясь под одним из многочисленных окон обители и обращаясь к своему спутнику, – а там уж вы начнете ваше дело в Визби. Клянусь, что остерлинги будут обо мне помнить!

Торсен поднял руку вверх, произнося это заклинание, и затем вместе с Нильсом быстро зашагал по улице, и вскоре после того они оба исчезли под сводом указанного им погребка.

III. Дядя и племянник

Тайная беседа датчан не осталась без свидетелей.

Монах-францисканец, сидевший у решетчатого окна своей кельи над какой-то старой рукописью, услышал под окном громкий разговор и осторожно приотворил свое маленькое оконце, так как лица говоривших не были ему видны сквозь оконницы из роговых пластинок. Быть может, отец Ансельм и не сделал бы этого, потому что мирское любопытство было ему чуждо; но до его слуха доносились слова «ганзейцы» и «остерлинги» – и слова эти были произнесены с особенной злобой, а потому и возбудили его пытливость. Он и сам был родом из Любека, и старший брат его, богатейший купец Госвин Стеен, принадлежал также к этому обширному северному торговому союзу. Потому и неудивительно, что отец Ансельм решился прислушаться к разговору, который вызвал гневный румянец на его бледных щеках.