Гарантия успеха

Да, артистичен. Но артистизм — свойство отнюдь не отвлеченное, а связанное с общей природой, характером его обладателя. Артистизм Рыженького следовало бы определить как трезво-расчетливый. Для него, казалось, не существовало барьера перед залом, слушателями. Собранный, деловитый, выходил он на сцену- и никого, ничего не боялся, во всяком случае держался так.

Такая бестрепетность явно тешила его самолюбие. Тешило самолюбие и то, что о н играет, а все слушают.

Это было слышно — его отношение, его позиция. Но возмущения не вызывало — публика любит смелых, любит удачливых, искусных, искушенных в своем ремесле.

И Рыженький имел успех. Маша аплодировала ему вместе со всеми, но не могла подавить в себе тайного чувства, что это несправедливо, неправильно, что именно Рыженький так играет, что ему дано так играть.

6. Володя

Соперничество, и зависть, и ревность пробуждаются, как известно, в людях довольно рано. И детскому взгляду многое приметно. Но в той школе, по издавна сложившейся традиции, все расценивалось по единственной шкале: есть у тебя способности к музыке или нет. То есть вовсе не способные отсутствовали, но имелись более способные и менее. По этому критерию отношения и выстраивались. И бородатый математик, бывало, прощал какому-нибудь таланту вопиющее невежество в геометрии, потому что намедни, скажем, слушал в концерте в консерваторском зале, как этот — тьфу, двоечник! — играл Моцарта.

Казалось бы, замечательно: не имело значения, из какой ребенок семьи, и никто не хвастал ни знаменитыми родителями, ни обладанием дачей, скажем, автомобилем. Но ничто так не ущемляет, как сознание своей природной личностной неполноценности, тут ни родителей нельзя упрекнуть, ни судьбу, а просто ты сам, как есть, способностями, значит, не вышел.

При всей одухотворенной, облагораживающей атмосфере в той школе действовал жестокий закон: детям давали понять ясно и без прикрас: ты, мол, посредственность, а вот тот, сидящий у окна слева, — тот одаренный. Выживали в такой обстановке действительно стойкие.

И, пожалуй, что самое болезненное, — дети, приобщенные к музыке с младых ногтей, другой судьбы для себя не видели, точно не существовало иных специальностей, иной работы — навек, получалось, обречены теперь быть с музыкой, и ужасно, если при этом подлинного таланта нет.

Потом кое-кто перестраивался, обнаруживал в себе способности, скажем, к рисованию или становился впоследствии неплохим инженером, врачом, но все же в глубине сознания это сохранялось — клеймо, которое поставили в той школе.

Не сказать об этом было бы нечестно. Ведь заниматься искусством сколь заманчиво, столь и больно — самолюбии там не щадят.

Не щадили их и в той школе. Все, вплоть до нянечки в раздевалке, были в курсе, кто из учащихся подает надежды, а кто — увы… Придурь, взбалмошность талантливому с умилением прощались, а симпатичная, добросердечная посредственность постоянно ощущала на себе снисходительно-небрежный, обидно-сожалеющий взгляд.

Увы, увы!..

До класса восьмого все ребята, учившиеся с Машей, считали твердо, что они будут профессиональными музыкантами — иного пути, им казалось, нет. Все, за исключением Володи.

А Володя был — гений. Его родители, люди скромные, отдали мальчика в ту школу со слабой надеждой, что, может, музыка хоть ненадолго Володю отвлечет, хоть как-то притормозятся его математические сверхспособности: ведь ужас! — уже в три года он умножал трехзначные цифры в уме!

К их сожалению, и слух, и музыкальная память у Володи тоже оказались феноменальными, а они-то надеялись, что хотя бы в этой области их чудо-сын окажется «середняком»…

А вот их дочка, говорили с забавной гордостью, совсем нормальная девочка и учится в школе на тройки. Откуда же это в Володе?! Они сокрушались, пугаясь невероятного будущего, ожидающего их вундеркинда.

Володя сидел на последней парте у окна, педагоги редко его спрашивали, возможно, опасаясь его ответов и вопросов, опрокидывающих, как океанская волна.

Так он сидел, прилежно слушал, но, случалось, в какие-то моменты из реальности выбывал: слюнил палец и чертил по черной глади парты математические уравнения. Вот, значит, даже и той школе не удавалось его притормозить. Хотя ведь там привыкли иметь дело с талантами, а Володя был — гений!

Ну а в обычном общении Володя был добрый, удивительно деликатный мальчик. Особо он ни с кем не дружил, но держался со всеми приязненно, искренне, мило, — его естественности, натуральности, благородной простоте могли бы поучиться как таланты, так и неталанты.

Никогда он не выказывал перед другими никакого превосходства. И не старался показаться ни более взрослым, ни подчеркнуто ребячливым. Когда задумывался, это просто оказывалось сильнее его, и утягивало, увлекало — те мысли.

Белобрысый, улыбчивый, светлоглазый, немножко увалень, — жаль, что в пятнадцать лет он покинул школу: его приняли в университет. Родители смирились. Устали бороться с его гениальностью.