Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Ей-боженьки, увидит!.. Бери лошадь, оглашенный…

Ах, беспременно увидит!

— Пусть! — упрямо повторил Николай, хотя дрожки Мартина Лукьяныча становились все ближе и ближе.

Вдруг Грунька перестала работать и совершенно другим, до сих пор не свойственным ей голосом сказала:

— Бросай! Чего еще дожидаешься? Охота ругань принимать.

Николай отдал Дашке вилы, сел на лошадь, снял картуз и начал отирать пот с лица.

— Придете, что ль? — спросил он.

— Придем, придем, лепешек-то поболе притащи, — сказала Дашка.

Грунька ничего не ответила и, посмотрев исподлобья на Николая, звонко расхохоталась.

— Придешь, что ли? — спросил он, ужасно обрадованный этим хохотом.

— Ладно, ладно. Вон отец-то смотрит… Уезжай-ка поскорей!

Что отец видел, чем он тут занимается, это уж было несомненно для Николая и чрезвычайно беспокоило его.

Тем не менее он стыдился показать девкам, что боится отца, и еще несколько времени постоял около них, прежде чем отъехать к другим работницам. Увы! Мартин Лукьяныч действительно все видел, страшно рассердился и закричал Николаю, чтобы тот подъехал. Николай притворился, что не слышит. Тогда Мартин Лукьяныч привстал на дрожках и заорал неистовым голосом:

— Тебе говорят, анафема, ступай сюда!

Но Николай и на этот раз не оглянулся и поехал дальше. Сердце у него упало.

«Ну, будет теперь!» — подумал он с тоской и, чтобы не отравить нынешнего дня, не испортить свидания в саду во время обеда, решил не показываться отцу до самой поздней ночи, а там будет видно.

Мартину Лукьянычу нельзя было на дрожках преследовать Николая, ехавшего между кучами навоза. Сообразивши это, он крепко выругался, погрозил сыну кнутом и, сказав:

— Ну, погоди ж ты у меня! — проследовал далее.

Николай подождал, пока дрожки скрылись из виду, затем помчался во весь дух домой, наскоро поел, взял тайком от Матрены сдобных лепешек и говядины и, захватив Федотку, отправился на условное место. Там они полежали, лениво перекидываясь словами, выгибаясь, как коты, под горячими солнечными лучами, а когда пришли девки, все уселись в тени развесистой черемухи. Ели лепешки, говядину; хохотали и заигрывали друг с другом.

Где-то неподалеку щебетала малиновка. Цветы черемухи сильно пахли; пчелы так и гудели в них. В голубом небе плавали высокие серебристые облака.

Всем было очень весело. Николай совершенно забыл грозящие ему перспективы. Со стороны их можно было принять за пьяных, — так задорно блестели их глаза и горели лица. Но это был хмель весны, цветов, солнечного блеска, молодой крови, бьющей ключом… Дашка сорвала картуз с Федотки и закричала:

— Не пымаешь! — и с визгом пустилась бежать в глубину сада. Федотка побежал за ней. Николай остался один с Грунькой. Она засмеялась, лукаво взглянула на него и потупилась, перебирая бахрому завески. Он робко обнял ее и поцеловал в пылающую щеку… Она только слегка отклонилась. Тогда он придвинулся, еще крепче обнял ее и вдруг в какой-то странной близости от себя увидел ее потемневшие и смягченные глаза, ее смуглое, загорелое лицо с едва заметным пушком на крепких, как яблоко, щеках, ее полуоткрытый румяный рот с блуждающей улыбкой… ему сделалось ужасно стыдно от этой смирной и явно подразумевающей покорности.

«Нет, надо обстоятельно переговорить, — подумал он. — Положим, я женюсь… но что она подумает, если не сказать этого?.. О, конечно, женюсь! Она такая прелесть…» — но, вместо того чтоб «обстоятельно переговорить», он сказал дрожащим голосом:

— Куда они, черти, побежали?

Грунька, в свою очередь, почувствовала неловкость и, промолчав на его вопрос, спросила:

— Ругал тебя отец-то?

— Нет, он меня не видал.

— Поди, побьет.

— Ну, уж пускай не прогневается!

— Да что ж поделаешь: кабы чужой!

— Чужой не чужой, — это все равно. Человек — не скот, бить его нельзя. Нонче ежели и скот бьют, так и та есть такое общество, вступается и тянет к мировому судье.

— Да что ж ты ему сделаешь?

— Не дамся.

— Обдумал!.. Позовет конюхов, таких-то всыпет!..

Да и как не слухаться; чать, грех.

— Вот ерунда, какой такой грех?

— А еще письменный называешься. Чать, в книгах-то написано.

— В книгах вовсе не об этом написано.

— О чем же? По книгам… есть которые душу спасают.

— Кто спасает?

— Ну, кто… монахи, чернички, странники которые.

— Эка, сказала! Мало ли что необразованный народ делает. Душа! Ты ее видела?.. Понавыдумали, а вы верите. Душа — иносказание, я думаю!

— Что ты, оглашенный! Аль не видал — звездочка падает… Чать, это душа.