Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Ну, понес! — воскликнул Мартин Лукьяныч. — У конюха достоинство, брат, одно: ходи по струнке. Без этого ни в одном деле порядка не будет. А не ходит по струнке, поневоле морду побьешь анафеме. Что же касательно жены, так это, брат, люди поумней нас с тобой сказали: их не бить — добра не видать.

— Подлинно пальцем в небо попал, — сказал Капитон Аверьяныч, с видом разочарования отворачиваясь от Николая.

Опять заговорили о другом. Однако через час Капитон

Аверьяныч возвратился к Ефиму:

— Чтой-то есть в нем как будто…

— Да что же вы замечаете?

— Есть эдакое… дух эдакий… Какое-то такое, как будто бы… эдакое!

— Грубит?

— Ну, вот еще! Посмотрел бы я, как он мне согрубит, — и Капитон Аверьяныч выразительно постучал костылем. — А зазубрина какая-то в нем… язва какая-то.

— Разве вот зол он?

— Что мне за дело, зол он али нет? Лишь бы обязанность свою соблюдал.

— Но тогда, позвольте-с, чего же еще требовать от человека? — с досадою воскликнул Мартин Лукьяныч и, сжавши в кулак все пять пальцев, сказал: — Наездник отличнейший! — и разогнул мизинец.

— Нечего и говорить, — согласился Капитон Аверьяныч и с любопытством начал смотреть на пальцы Мартина Лукьяныча, точно ожидая, что вот тут и выяснится таинственная причина его беспокойства и страха.

— Не вор, — отсчитывал Мартин Лукьяныч, — не смутьян; не пьет. Конюхов держит в ежовых рукавицах…

Да позвольте-с, чего ж вы еще хотите от человека? — И, разогнувши все пять пальцев, он с торжеством показал Капитону Аверьянычу чистую ладонь. Тот посмотрел на ладонь, вздохнул и стал прощаться.

— Нет, нет, это вы напрасно, Капитон Аверьяныч, — провожал его хозяин, — я так думаю, что нам решительно сам господь послал такого наездника.

— Да, да… — безучастно согласился Капитон Аверьяныч и, ощупывая костылем дорогу, постукивая в стены, около которых приходилось идти, замурлыкал себе под нос тот напев, который обозначал тоскливое и недоумевающее настроение его духа.

Когда волнение от приезда Ефрема улеглось в Капитоне Аверьяныче, — что, кстати сказать, случилось на другой же день, — он попытался привлечь и сына к разрешению мучительных своих недоумений. Медлить было некогда, ибо на днях предстояло посылать в Хреновое.

— Поговори-ка с ним… Вглядись в него хорошенько, в идола, — сказал Капитон Аверьяныч, — может, тебе со стороны-то будет виднее.

Чтобы сделать удовольствие отцу, Ефрем сходил в рысистое отделение, посмотрел на Цыгана при запряжке и, пожимая плечами, сказал отцу:

— Я на твоем месте сейчас же бы прогнал его.

— А что?

— Да так… Возмутительно разбойнику давать власть.

Холоп, который ценит лошадей выше человека.

— Ты вот о чем! — с неудовольствием проговорил Капитон Аверьяныч. — Умны вы, погляжу…

— А я уверен, что ты в душе согласен со мною, — настаивал Ефрем, — ведь наездник он хороший, говоришь?

А между тем неприятен тебе. Почему же? Ясно, потому, что возмутительно обращается с народом. Ты не хочешь сознаться, но это так. Самое лучшее — уволить его.

Капитон Аверьяныч насупился, скрипнул зубами, — то, что говорил Ефрем, было, по его мнению, ужасно глупо, — но стерпел, оправдывая Ефрема неопытностью, и спустя четверть часа сказал:

— Да ты видал ли его на дрожках? Сходи-ка на дистанцию, посмотри, что он, окаянный, выделывает.

Ефрему не хотелось отрываться от книги, которую он тем временем только что развернул; однако пришлось идти. Сели в беседке, дождались Ефима. Федотка скакал под дугою. Кролик совершал обычные чудеса в железных руках Ефима. Капитон Аверьяныч так и пламенел от восторга. «Каково, каково! — с несказанным видом возбуждения восклицал он, беспрестанно подталкивая скучающего и равнодушно смотрящего Ефрема. — Сбой-то… сбой-то каков!.. Тьфу ты, канальский человек!.. Так прогнать? Так уволить?.. Эх вы, верхолеты!..» В это время Федотка как-то не справился и отстал от дуги. Оливковое лицо Ефима исказилось невероятною злобой; яростным голосом он изругал Федотку. Капитон Аверьяныч в свою очередь закричал на Федотку и погрозил костылем. Ефрем покраснел, глаза его загорелись негодованием; ни слова не говоря, нахлобучил он шляпу, круто повернулся и быстрыми шагами ушел с дистанции. Когда Федотка опять летел около дуги, Капитон Аверьяныч оглянулся и увидал уходящего сына. «Эхма!» — произнес он и мрачно загудел «Коль славен…».

Кролика снаряжали в Хреновое. Надлежало быть на месте недели за две до бегов. Кроме наездника, решено было отправить поддужного Федотку и кузнеца Ермила.

Сам конюший предполагал поехать позднее.

Накануне отправки Капитон Аверьяныч призвал Федотку, выслал из комнаты «мать», — Ефрема на ту пору не было, — и, прежде чем заговорить, долго сидел за столом, с угрюмым видом барабаня пальцами. Несколько оробевший Федотка переступал с ноги на ногу, мял в руках шапку.

— Ну, вот, едешь… — с расстановкою выговорил Капитон Аверьяныч. — Был ты обыкновенный конюшишко, но теперь на тебя обращено внимание. Можешь ты это понимать?

Федотка с напускною развязностью тряхнул волосами.

— Мы завсегда можем понимать, Капитон Аверьяныч.