Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Понятно, ничего. Какой-то сопляк из беседки в трубу заприметил: ты, говорит, мерзавец, будто зацепил?

И Семка, этта, стоит, скосоротился, рожа в крови, поддевка располосована, в грязи весь… «Зацепил, говорит; его, говорит, такой умысел был: живота меня лишить». — «Воля ваша, говорю, ежели у него дрожки рассыпались, я в эфтом не причинен, надобно прочнее делать. Но только я никак не зацеплял». Ну, этта, поговорили промеж себя, выдали первый приз.

Федотка опять помер со смеху; кузнец хохотал хриплым басом… И их восхищение еще более увеличилось от дальнейшего рассказа:

— Опосля того собрались на вечеринке у Молоцкова наездника, Семка и ну ко мне присыпаться: такой-сякой, ты, кричит, судьбы меня лишил… Как так, судьбы? На каком таком основании, конопатая гнида? Размахнулся да кэ-э-эк тресну его по морде… да в другой… да за волосья!..

Сколько тут было народу — животики надорвали. Само собою, всякий понимал, что я его с умыслом сковырнул с дрожек. Ионыч тут был, княжой наездник, — патриархальный старик! Ты, говорит, парень, мог его до смерти зашибить… Беззубый черт! Разве я этого не понимаю? Тут одно: либо дуга пополам, либо хомут вдребезги. Тут — рыск! Не сделай я настоящей переборки на вожжах, Внезапный прямо мог подхватить от эдакого треску и прямо свели бы с круга за проскачку. Но замест того он сделал отличнейший сбой и на рысях к столбу пришел. Господа, этта, платками, картузами махали!

В таких разговорах достигли обширного выгона перед заводом и поехали к так называемой «Солдатской слободке», где по преимуществу останавливались с своими лошадьми наездники и жокеи. Сначала Ефим приказал Федотке править к своей прежней квартире, но там уже было занято; тогда поехали улицей и стали спрашивать, где свободно. В одном месте все крылечко было облеплено народом; когда гарденинские поравнялись, оттуда послышались голоса: «Э! Никак Ефим Иваныч?.. Здорово, Ефим Иваныч!.. Ефиму Иванычу наше нижайшее!.. Ба, ба, ба, кого мы видим!»

Федотке приказано было остановиться. К подводе вереницей подходили наездники, старые знакомые Ефима, пожимали ему руку, спрашивали, с любопытством косились на Кролика. Ефим степенно отвечал, узнавал о квартирах, о ценах на овес, на сено, на харчи, осведомлялся о новостях.

— Иван Никандров здесь? — спрашивал он.

— Эге, хватился! Иван Никандров в кучера, брат, ударился, в гужееды!

— Как так? Куда?

— К Губонину, в Москву, четвертной в месяц околпачивает!

— А Яким Ноздря?

— И Якима нету — к фабриканту поступил. Тут из наших видели его которые: пузо, говорят, отпустил — во!

— Ас Калошинского завода кто приехал?

— Ау, брат! Калошинский завод поминай как звали: весь с торгов пошел… А ты знавал Ерему Кривого? У купца Ведеркина теперь. Лонысь в Воронеже три приза взял.

И умора, Ефим Иваныч! Взял он это призы, пондравилась лошадь какому-то офицеру… Офицер-то и говорит купцу Ведеркину: «Продай, вот тебе не сходя с места две тыщи целковых». Купец разгорелся на деньги, возьми да и продай прямо с дистанции. Ерема в голос заголосил… «Что ж ты, толстопузый идол, делаешь? — говорит прямо при всей публике. — Мы, говорит, только было, господи благослови, в славу зачали входить, а ты на деньги польстился…» А купец Ведеркин тоже ему при всей публике:

«Я, говорит, на славу-то на твою…», да такое сделал, все, кто тут был, так и грохнули!

— Ну, не на меня наскочил! — воскликнул Ефим, делая свирепое лицо. — Я бы ему… Что ж Ерема-то остался у него?

— Да как же не остаться? Сорок целковых жалованья одного. Нонче, брат, только и места, что у купцов.

— От Мальчикова привели? — небрежно спросил Ефим.

— Как же, как же! Наум Нефедыч нонче утром объявился. Грозного привел… Экий конь, господи мой милостливый! Двадцать два приза!.. Три императорских!.. Прямо надо сказать — умолил создателя Наум Нефедыч. Недаром и название дано — Грозный!

— Грозен, да может не для всех, — презрительно сказал Ефим и взглянул на Кролика.

— О! Аль не боишься? Ты, значит, тоже «на все возрасты»? Давай бог, давай бог! — восклицали наездники с недоверчивым и сдержанно-насмешливым видом.

К толпе подошел седенький тщедушный старичок в валенках, с старомодным пуховым картузом на голове. Все почтительно расступились и пропустили его к Ефиму; Ефим с отменною вежливостью поклонился. Старичок прищурил глаза, всмотрелся из-под ладони и прошамкал:

— А, это ты, необузданный человек? Давненько, давненько не видать. У кого теперь живешь-то?

— У Гардениных, Сакердон Ионыч.

Ионыч пожевал губами, усиливаясь припомнить:

— Капитон Аверьяныч конюший? Так, так… Сурьезный, твердый человек… Слуга!.. Таких боле нет рабов верноподданных… Ты с чем же: с пятилетком? На все возрасты?

Ефим ответил.

— Вот, Сакердон Ионыч, говорит: Мальчиков мне не страшен! — сказал один наездник, улыбаясь.