Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— В высокой степени распустились! — с живостью согласился отец Александр. — Представьте себе, Мартин Лукьяныч, мы вот с папашей считали: двести рублей он выручает за исправление треб!

— Семьсот, Александр, ей-ей, семьсот, как одна копеечка!

— Помилуйте, папаша, кто же теперь считает на ассигнации? Стыдитесь говорить. Двести рублишек. И это ежели класть продукты по высокой цене… Помилуйте, говорю, папаша, в наш век сторож на железной дороге получает более. Возможно ли?

— Бедняет народ… народ, Александр, бедняет, — с неудовольствием сказал отец Григорий. — Придешь, отслужишь, сунет гривну, — стыдно брать… ей-ей, стыдно брать.

Только трудом, только вот мозолями снискивал пропитание, ей-ей! — И он показал свои корявые, как у мужика, руки. — И благодарю создателя, не токмо пропитание, ко и достаток нажил… Ей-ей, нажил!

Отец Александр презрительно усмехнулся.

— Уж лучше не говорите, — сказал он и, обращаясь к Николаю, добавил: — Червей заговаривает! Прилично ли это священнику?

— Що ж?.. — выговорил было отец Григорий, но тотчас же спохватился. — Что ж, Александр, ей-ей, пропадают! Заговдрю — и пропадут. Разве я виноват? Вот у них же китайского борова заговорил.

— Это точно, отец Александр, — подтвердил Мартив Лукьяныч, — червь сваливается.

Отец Александр сделал вежливое лицо.

— Ну, и что ж, беру! — продолжал отец Григорий. — Вот три осьмины ржи набрал. Ей-ей! А то все трудом, все мозолями…

— И напрасно, — сказал молодой поп, не глядя на тестя, — в наш век на это смотрится очень строго. Посудите, Мартин Лукьяныч, какое ко мне будет уважение от прихожанина, если я, с позволения сказать, буду коровьим навозом пахнуть? В Европе на это не так смотрят.

Мартин Лукьяныч внутренно скорее был согласен с отцом Григорием, но ему было неприятно, что попы начали пререкаться, и он шутливо сказал:

— Вот, батюшка, подождите: говорят, холера будет Вам, да еще докторам, да аптекарям хороший будет доходец.

Но отец Александр отвечал совершенно серьезно.

— Я на это, Мартин Лукьяныч, смотрю рационально, — сказал он. — В военное время офицерам полагается золото. Холера ли, иная ли эпидемическая болезнь, все равно что война, — не так ли, молодой человек? Я подвергаю опасности свою личность. И по всей справедливости доход должен соизмеряться в той же прогрессии.

— Нет, нет, Александр, ей-ей, ты неправильно судишь. Бедность, бедность, воистину оскудеша. Ей-ей!

— Какая же бедность, папаша, — полторы тысячи ревизских душ в приходе! — раздражительно возразил отец Александр. — Ведь это целый полк! Да я и думать не хочу, чтоб не прожить подобно полковому командиру.

Отец Григорий обиделся.

— Ей-ей, Александр, ты в суету вдаешься, — загорячился он, — ей-ей, грешно. Зачем? Блаженни нищие, сказано, тии бо…

— Нищие духом. Вы неправильно текстом владеете, — язвительно, сказал отец Александр и, желая закончить спор, с особенной внушительностью добавил:-Во всяком случае я в навозе копаться не намерен, — после чего обратился к Николаю: — Принято думать, ло священстве образованный человек утрачивается. Но почему, спрошу вас? Единственно потому, что беспечностью уронили сан.

Между тем как в Европе…

Отец Григорий молчал, вздыхал, беспрестанно утирался платочком и вприкуску пил чай. После долгого разговора отец Александр с искательною улыбкой сказал Мартину Лукьянычу:

— Я думаю, вы не откажете, многоуважаемый Мартин Лукьяныч, в некотором одолжении вашему новому духовному отцу… хе, хe, хе!

Мартин Лукьяныч покраснел и беспокойно завертелся на стуле.

— Все, что могу, все, что могу, отец Александр.

— Вот завел лошадок, а луг-то у папаши, хе, хе, хе, и подгулял. Не сдадите ли десятин пять травы? За деньги, разумеется.

— Да, конечно, отец Александр, я отлично понимаю… конечно… Николай! Отведи батюшке три десятины в Пьяном логу… Вот, батюшка, можете убирать… Чем могу-с.

— Премного вам благодарен, премного благодарен! Поверьте, постараюсь заслужить.

Отец Александр с видом глубочайшей признательности потряс руку Мартина Лукьяныча. Отец Григорий усердно дул в блюдечко.

Когда попы уехали, — в окно видно было, как Александр с нелюбезным и недовольным лицом что-то строго говорил Григорию, а Григорий молчал, озабоченно уцепившись за тарантас, — когда они уехали, Мартин Лукьяныч долго в задумчивости ходил по комнате; наконец остановился, почесал затылок и сказал Николаю:

— Н-да, поп-то новый тово… из эдаких! И что ты выдумал, что он умен? Ничуть не умен!..

Николай открыл рот, чтобы возразить, но Мартин Лукьяныч перебил его:

— Будешь отмерять траву, похуже выбирай, к бугорку.

И достаточно двух десятин. Скажешь — больше, мол, оказалось невозможно… За деньги! Знаем мы, как с тебя получишь! Вот и пожалеешь об отце Григорье.

— Как же можно, папенька, сравнить! — с живостью отозвался Николай, очень довольный, что и отцу не понравился новый священник.

XI