Гаргантюа и Пантагрюэль

— Достопочтеннейший! — обратился к нему Панург. — Декретиналии ваши, то есть я хотел сказать Декреталии, мы уже видели и на бумаге, и на пергаменте, и на велене, и писанные от руки, и отпечатанные. Показывать нам их — излишний труд. С нас довольно вашей готовности, чувствительно вам благодарны.

— Да, но вот таких, начертанных самим ангелом, вам, ей-же-ей, никогда еще не приходилось видеть, — возразил Гоменац. — Те, что находятся у вас в стране, просто списаны с наших, об этом прямо говорит один из наших древних декреталийных толкователей. Коротко говоря, для вас я рад потрудиться. Вы только скажите, согласны ли вы поститься всего каких-нибудь три божьих денечка и согласны ли вы на исповедь.

— Дев-испо-ртить — это пожалуйста, с нашим удовольствием, — подхватил Панург. — А вот пост не ко двору нам сейчас; мы уж на море постились и перепостились, до того что пауки заткали нам зубы паутиной. Посмотрите на нашего славного брата Жана Зубодробителя (при этих словах Гоменац нежно облобызал его): у него мох во рту вырос, оттого что он не двигает и не шевелит ни губами, ни челюстями.

— То правда, — подтвердил брат Жан. — Я до того испостился, что меня всего скрючило.

— Ну так войдемте в храм, — молвил Гоменац. — Вы уж нас извините за то, что мы сейчас не отслужим вам божественной литургии. Полдень уже миновал, а священные Декреталии воспрещают нам служить после полудня: я имею в виду мессу с пением и с причастием. Я могу вам отслужить короткую и сухую.

— Я бы предпочел смоченную добрым анжуйским вином, — ввернул Панург. — Ну, помахивайте, помахивайте!

— А, чтоб тебе ни дна ни покрышки! — воскликнул брат Жан. — Как это досадно, что у меня в животе сейчас пусто! Если бы я, по монашескому обычаю, успел хорошенько позавтракать и подвыпить, то, затяни он Requiem, у меня нашлись бы и хлеб и вино для погребения усохших, то бишь усопших^{727}. Валяйте, махайте, пихайте, но только я вас прошу: отбарабаньте вы мессу поскорее, а то как бы меня с голодухи не вырвало или еще того хуже.

Глава L.

О том, как Гоменац показал нам прообраз папы

По окончании мессы Гоменац, вынув из ларца возле главного алтаря большую связку ключей, отомкнул тридцать два засова и четырнадцать замков, на которые было заперто зарешеченное окно над помянутым алтарем; засим он с весьма таинственным видом накрылся мокрым мешком и, раздвинув пурпуровую атласную завесу и показав нам некое изображение, на мой взгляд довольно плохое, дотронулся до него длинным жезлом, а потом дал нам всем приложиться к кончику этого жезла.

— Как по-вашему, чье это изображение? — спросил он.

— По-видимому, это папа, — отвечал Пантагрюэль. — Я узнал его по тиаре, по омофору, мантии и туфлям.

— Ваша правда, — молвил Гоменац. — Это идея того всеблагого бога, который на земле и которого мы с трепетом ждем к себе. О счастливый, чаемый и долгожданный день! А вы, блаженные и преблаженные! Светила небесные были к вам так благосклонны, что вы удостоились воистину и вправду лицезреть этого всемилостивейшего земного бога, одно изображение коего уже дарует нам полное отпущение всех памятных нам грехов вместе с одной третью и восемнадцатью сороковыми грехов позабытых! Вот почему мы осмеливаемся взирать на него только по большим праздникам.

Пантагрюэль заметил, что это изображение напоминает работы Дедала^{728}. Пусть даже это, мол, подделка, да еще топорная, а все же в ней сокровенно и незримо должна присутствовать некая божественная сила, отпускающая грехи.

— Это как все равно у нас в Сейи, — подхватил брат Жан. — Сидели как-то за праздничным ужином в больнице разные побирушки и давай похваляться: один — тем, что выклянчил нынче шесть бланков, другой — два су, третий — семь каролюсов, а какой-то толстый попрошайка будто бы набрал целых три тестона. «Стало быть, у тебя божья нога», — сказали ему товарищи. Должно думать, они были уверены, что в его изъеденной коростой, гниющей ноге таится некое божество.

— Прежде чем угощать такими рассказами, потрудитесь в следующий раз подставить мне тазик, — молвил Пантагрюэль. — Меня чуть-чуть не стошнило. Как вы можете, говоря о таких отвратительных, мерзких вещах, произносить священное имя господне? Фу, фу, как вам не стыдно! Там у себя, за монастырской стеной, вы, монахи, привыкли празднословить, но уж здесь вы это оставьте.

— Но ведь и врачи не отрицают, что божественная сила до известной степени причастна к некоторым заболеваниям, — возразил Эпистемон. — Так же точно Нерон хвалил грибы и называл их вслед за греками «пищей богов», потому что ими он отравил своего предшественника, римского императора Клавдия.

— По мне, — заговорил Панург, — это ваше изображение не имеет ничего общего с последними нашими папами, — я их видел без омофора, но зато в шлеме и в персидской тиаре, и меж тем как во всем христианском мире царили тогда тишина и спокойствие, они одни вели вероломную и ожесточенную войну^{729}.