Гаргантюа и Пантагрюэль

— У меня такое предчувствие, что доро́гой мы не соскучимся, ручаюсь вам, — объявил Пантагрюэль. — Жаль только, что я дурно изъясняюсь на фонарном языке.

— Я буду говорить за всех, — молвил Панург. — Для меня этот язык — все равно что родной, я на нем болтаю свободно.

Брисзмарк д’альготбрик нубстзн зосИсквебфз пруск; альборльз кринкс закбак.

Мисб дильбарлькз морп нипп станкз бос.Стромбтз Панрг вальмап квост груфз бак.

Ну-ка, Эпистемон, что я сказал?

— Это имена чертей бродячих, чертей ходячих и чертей ползучих, — отвечал Эпистемон.

— Твоя правда, мой милый, — сказал Панург, — это придворный фонарный язык. Дорогой я составлю для тебя словарик, и он будет служить тебе до тех пор, пока ты не истреплешь новых башмаков; пользоваться же им ты научишься, прежде чем успеет взойти солнце. В переводе с фонарного на наш обиходный язык эти стихи звучат так:

Мне чашу горестей испитьПришлось, когда я был влюблен.В том, что женатым лучше быть,Панург глубоко убежден*.

— Ну что ж, — молвил Пантагрюэль, — нам остается лишь узнать волю моего отца-короля и отпроситься у него.

Глава XLVIII

О том, как Гаргантюа доказывал, что не должно детям вступать в брак без ведома и согласия родителей

Встретившись с добрым Гаргантюа при входе в главную дворцовую залу, где только что происходило заседание совета, Пантагрюэль в общих чертах рассказал об их похождениях, изложил суть задуманного ими предприятия и попросил у отца соизволения и разрешения его осуществить.

В руках у доброго Гаргантюа были два толстых пакета с прошениями, на которые он уже ответил и на которые еще предстояло ответить; пакеты эти он передал своему несменяемому правителю канцелярии Ульриху Галле, затем отозвал Пантагрюэля в сторону и с еще более веселым, чем обыкновенно, лицом сказал:

— Я благодарю Бога, дражайший сын мой, за то, что Он столь благие внушает вам начинания. Я вас благословляю на это путешествие, но мне бы хотелось также, чтобы у вас явилось намерение и желание самому вступить в брак. Возраст у вас, по моему разумению, вполне для этого подходящий. Панург довольно потрудился, дабы устранить со своего пути все возможные препятствия, — теперь настал ваш черед.

— Добрейший отец, — молвил Пантагрюэль, — я еще об этом не думал. Я всецело отдаюсь на вашу волю и подчинюсь вашей отцовской власти. Лучше мне огорчить вас невольно, отдав Богу душу у ваших ног, чем против вашей воли вступить в брак. Сколько мне известно, ни церковные, ни светские, ни варварские законы не дозволяют детям жениться без воли, согласия и одобрения их отцов, матерей и ближайших родственников. Законодатели, все как один, лишают детей этого права и передают это на усмотрение родителей.

— Дражайший сын мой, — снова заговорил Гаргантюа, — я вам верю и благодарю Бога за то, что слуха вашего достигает одно лишь доброе и похвальное и что через окна чувств ваших в обиталище разума ничего, кроме свободной истины, не проникает. В мое время была на материке такая страна, где кротоподобные пастофоры[677], питавшие такое же точно отвращение к браку, как жрецы фригийской Кибелы, которые, должно думать, были вовсе не любострастными и плотоядными жрецами, но великопостниками и скопцами, установили свои законы для брачащихся касательно вступления в брак. Право, не знаю, что омерзительнее: тираническое самовластие страшных этих кротищ, коим не сидится в ограде их таинственных храмов, и они суются в дела сугубо мирские, что их сану отнюдь не приличествует, или же глупое суеверие брачащихся, такие пагубные и варварские законы признавших, им покорившихся и не видящих, хотя это яснее утренней звезды, сколь их покорность выгодна мистам и сколь она убийственна и вредоносна для самих брачащихся, а это уже достаточно веская причина, чтобы навлечь на эти законы подозрение в несправедливости и мошенничестве.

Отвечая самоуправством на самоуправство, брачащиеся, в свою очередь, могли бы установить законы для мистов касательно обрядов и таинств, тем более что мисты отхватывают от их достояния десятину и урезают то, что они заработали своим трудом, в поте лица, — урезают, чтобы слаще кушать и ни в чем себе не отказывать, и, по моему разумению, законы эти были бы все же не столь противоестественны и не столь бесстыдны, сколь противоестественны и бесстыдны законы, установленные мистами.