Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Хуя себе подстроено, подумал я, в антракте я сидел за сценой, вытянув ватные ноги, и не в силах был заставить себя пойти в фойе надписывать книги.

И более таких записок я нигде не получал. Разве что прямо противоположного содержания:

«Мироныч, ты че выебываешься, ты же чисто русский мужик — возвращайся!»

Но на такие тексты отвечать было легко и просто.

А теперь — несколько донельзя симпатичных записок:

«Очень хотелось бы когда-нибудь назвать Вас своим учителем. Что Вы посоветуете? Начать писать стихи или просто сделать обрезание?»

Старый еврей, ветеран войны (Москва): «Будь моя воля, я бы хуй вас отпустил, такие люди нам нужны в России».

«То, что моя жена от Вас балдеет, это понятно. Но почему от Вас балдею я? Мне очень страшно…»

«Дядя Игорь! Я люблю одну девочку, а ей нравится другой. Что делать?»

«Что у вас налито в стакан? И если да, то почему без закуски?»

«Как себя вести, если принимают за еврея?»

«У Вас стихи рождаются мучительно или как котята?»

«Игорь Миронович, посоветуйте, Бога ради, что мне отвечать четырехлетнему сыну, который каждый день спрашивает: мама, куда ты ложишь эту прокладку?»

И стихи, стихи, стихи. Их авторы — не графоманы, просто очень возбуждает, очевидно, обманчивая легкость четырехстрочия, и немедленно варится в голове что-то свое, часто адресованное тому придурку, что болтается на сцене, вызвал этот сочинительский прилив, а сам явно нуждается в поощрении. И я тут же получаю стишок типа такого:

Все у Вас звучит прилично,привыкаешь даже к фене,так задумчиво, лиричношлете к матери ебене.

А вот замечательно меланхолическое двустишие:

Столько вас евреев сразуя не видела ни разу.

Почти еженедельно я получаю обильные рукописи настоящих графоманов. Сплошь и рядом это некий ужас, в котором явно сквозит неспособное себя выразить живое чувство. А порой вдруг попадаются отменные строчки (не меняющие, правда, общую картину). Я в эстрадную программу включил несколько таких удач, и вслух читать это — большое удовольствие. Так некий пожилой мужик (почти наверняка — еврей, ибо азартно увлечен историей России) накропал огромную поэму, в которой ухитрился описать российскую историю от первобытности до двадцатого съезда партии, где почему-то тормознулся и иссяк. Не сам я, к сожалению, эту поэму получил, мне изложил ее по памяти приятель. Самое начало было изумительно по энергичности стиха:

Ну, а теперь, друзья-славяне, посмотрим, как из века в век подобно дикой обезьяне жил первобытный человек.

А на уровне средневековой, Киевской Руси им сочинилось дивное четверостишие, такого никогда не написать ни одному из нас, надменных каторжников ремесла:

Но как бы тело ни болело,стрелу татарскую кляня,оно у князя было целои даже село на коня.

Чтоб я так жил, как это сделано! А женщина одна, огромную поэму про любовь накропавшая, две гениальных строчки сочинила сгоряча:

Любимый открыл мой природный тайник,оттуда забил стихотворный родник.

Еще один замечательно грустный стишок сообщил мне приятель:

Послал в редакциюя семь стихов про осень,а из редакциимне их вернули восемь.

И на выступлении однажды, когда я с восторгом и блаженством это все читал, записку мне прислали, подарив шедевр не слабей:

Как полноводная Нева

течет в объятьях Ленинграда,так возбужденная вдовадовольна прорванной блокадой.

Вообще поразительна щедрая отзывчивость зрителей. Стоило мне упомянуть какое-то забавное выражение мудреца в погонах с нашей военной кафедры в институте, как пошел поток записок с изложением изящных мыслей этих тонких педагогов. Иногда обозначались точно место и время произнесения, чаще — только самая суть.

«Один наш студент-медик на военных сборах обратился к офицеру прямо из строя: скажите, пожалуйста, вы не могли бы к нам обращаться уважительно и без мата? Офицер ответил: я могу на вы, могу без мата, но лично тебя я заебу!»

«Город Горький, 81-й год. Военное дело. Офицер — студенту: как вы вообще могли поступить в консерваторию, если вы не помните номер своего противогаза?»

«Москва. Первый медицинский институт. Военная кафедра. Майор: студент, почему ты не был на семинаре? Студент: я болел эндометриозом. (Это некое заболевание матки.) Майор (презрительно): я с эндометриозом всю финскую войну прошел».

«Москва, полковник в автодорожном институте: куст — это совокупность палок, торчащих из одного и того же места».

«Ленинград. 82-й год. Кораблестроительный институт. Капитан 3-го ранга — мечтательно: скорей бы война! Добровольцем пойти! В плен сдаться! В Париже побывать!..»