Гарики из Иерусалима. Книга странствий

В январе тридцать пятого года Арнольда почему-то забирают в психиатрическую больницу имени Кащенко. Наконец-то, подумал я с облегчением. Но недооценил мемуариста. С двенадцатилетним Арнольдом сидели, оказывается, в этом отделении дети всей верхушки советского правительства (в том числе по недосмотру автора — и дети тех, кто еще не был арестован). Это надо было не только ради называния звучных имен, попавшихся на жизненном пути, — автор смотрел гораздо дальше недогадливого читателя. Дело в том, что спустя два года в Россию приехал Лион Фейхтвангер — и, конечно же, немедленно поперся в это отделение. Его сопровождали Алексей Толстой, Ольга Форш и почему-то Лев Кассиль (поскольку, очевидно, отделение детское). Приготовленное гостю угощение описано со вкусом: «Наши глаза заблестели при виде зернистой икры, ветчины, копченой рыбы, осетрины, семги, балыка, холодного мяса, голландского сыра, жареных кур. Общий восторг вызвали бутылки с лимонадом, шампанским, портвейном, кагором». Несмотря на предварительный строжайший запрет, дети набросились на угощение, и Лион Фейхтвангер сразу понял, как его обманывают. По дошедшим до меня сведениям, глухо сообщает автор мемуаров, писатель написал полную правду обо всем в какой-то неназванной американской газете.

Тут Арнольда выпускают, он — как будто не было пропущенных двух лет — заканчивает со сверстниками школу и уходит на войну корреспондентом. Параллельно он оказывается в Алма-Ате, где помогает Эйзенштейну снимать фильм об Иване Грозном и тесно дружит с Зощенко: «Михаил Михайлович пригласил Эйзенштейна, Виктора Шкловского, Елену Булгакову и меня послушать только что законченную повесть». С киностудией «Мосфильм» он связан неотрывно с неких пор: к самому Молотову вскоре он проникнет только для того, чтоб подписать бумагу на получение трех тонн бензина для снятия какого-то мелкого фильма.

Пятьдесят второй год застает Арнольда в Ужгороде — он администратор Закарпатского украинского хора. Это вот похоже на правду, подумал я, куда ж он гнет? А вот куда! Этот занюханный (казалось бы) хор приезжает на гастроли в Москву, и лично Берия зовет весь хор в свой особняк, чтобы послушать песни о Сталине в домашней обстановке. Далее — гастроли в Ленинграде, и тут Арнольда арестовывают прямо в гостинице, везут в подвалы и предлагают подписать бумагу, что им завербованы в сионисты все его друзья: Аркадий Райкин, Анна Ахматова, Михаил Зощенко, актер Черкасов и режиссер Акимов. Всего шестьдесят фамилий. Арнольд успел жарко воскликнуть: «Я не стану причиной их гибели!» — и тут его избили, вкололи нечто неизвестное и выбросили на улицу, чтоб он там умер. Чуть позже выяснилось, что ему прямо в кровь влили глицерин с керосином. Но тут его случайно нашли хорошие люди, отвезли в клинику знаменитого (давно знакомого, естественно) врача, срочно привезли «запечатанные ампулы с кровью», и одиннадцать дней боролись за его жизнь. Кожа у него стала покрываться пятнами, и «консервированной кожи» не хватило, в связи с чем множество молодых добровольцев из университета с радостью отдали ему свою кожу, и больному его кожу заменили.

На вокзал Анна Ахматова принесла ему отварную курицу, а Михаил Зощенко — конфеты, торт и цветы.

Стремительно от покушения оправившись, Арнольд помог Вертинскому написать книгу воспоминаний.

Не надо на меня серчать, читатель, что втянул тебя я в этот бред, пройди со мной еще немного, и ты тоже научишься писать правдивые мемуары — вдруг пригодится?

В Москву попав, Арнольд служил (опять крупица достоверности) администратором в каком-то кинотеатре. Тут он написал письмо Хрущеву, требуя реабилитации отца, и Хрущев его не только сразу принял, но повел сейчас же в свою комнату отдыха, где был уже накрыт роскошный стол, и два часа они беседовали о судьбах страны. Чуть раньше его принял Суслов, ибо Арнольд его смертельно испугал угрозой напечатать на Западе свои дневники, которые он вел с девяти лет; со страху Суслов даже вызвал в кабинет Шелепина и Семичастного, но чем дело закончилось — неясно.

А Хрущев собрал тайное заседание Верховного суда, на котором лично присутствовал, но результат заседания Арнольд обещал Хрущеву сохранить в тайне и сдержал свое слово. Несмотря даже на то, что в этот день все улицы и переезды, прилегающие к его дому, были забиты автомобилями с дипломатическими номерами — это съехались знакомые корреспонденты Арнольда из крупнейших мировых газет. Держа слово, Арнольд ничего не сказал им, но они все вытащили свои западные виски, шампанское, водку и коньяк, поставили все это на капоты своих машин и принялись пить в честь Арнольда. Выпито было столько, что соседка Нюра на следующий день сдала три корзины бутылок. Очевидно, в их приемном пункте стеклотары, завистливо подумал я, принимали иностранные бутылки.