Гарики предпоследние. Штрихи к портрету

Стихи, посвященные Флоренскому, Ахматовой, Ходасевичу, — были явным и несомненным продолжением неоконченных разговоров, дневниковыми записями, репликами после встреч. В них не столько настроение или мысли просматривались и читались, как чувство близкого недавнего общения. Вот, к примеру, стихи, обращенные к отцу Павлу Флоренскому. Виделись они нечасто, но очень дружили. Позже, массовую участь разделив, Флоренский исчез. Еще наверняка появится много книг об этом сверхталантливом мыслителе и инженере. А вот стихи его друга Бруни:

Вы печалью меня напоили!Сердце стонет или поет…Чем, скажите, вы отравилиЧай душистый, варенье и мед?Думаю, не оттого лиВремя застыло с тех пор?Всё мне видится ясно до болиСнежная скатерть, ковер.Всё я щурюсь от лампы висячей,Или ваш это пристальный взгляд?Всё томлюсь нерешенной задачей —Не смертелен ли выпитый яд?

О чем они разговаривали, можно было только гадать, очень широк был спектр возможных тем. Только не Флоренский ли сказал некогда Бруни, что тот должен писать прозу? Потому что если может, то должен. Больно уникальное стояло время на дворе, грех не свидетельствовать о нем. Но на догадки Рубин не решился.

В Оптиной пустыни стихи пошли иные, стало всплывать недавнее былое. И писал Бруни то о нем, то о своем странном и спокойном сегодня — именно покоем оно тревожило его, мятежными были поэтому стихи. Рубин выписал два.

Поля! Поля! Разбег, полет!Под крыльями метель метет!Проклятого бензина чад,Цилиндры черные стучат.Колотит сердце верный бой,И стонет воздух голубой.Рвануться вверх! Сорвать узду!Ах, мне б разбиться о звезду!Ах, мне бы так ворваться в рай,Крича России: «Догорай!»Кричать, кричать… — проклятый чад!А крылья кренятся назад —Туда, где кружат города,

Где бьет бескрылая беда.

Второе было просто и прямо обращено к Творцу.

В Твою лазурь теперь я не смотрюсь,И гнева Твоего я не боюсь.Ресницы тихо опускаю ницИ падаю, и, падая, молюсь.Смотрю в глаза, как в зарево зарниц,Мое лицо в сиянье милых лиц,К измученному сердцу моемуЛетят лучи мерцающих ресниц.Когда же эту светлую тюрьмуЗахочет сокрушить Твой древний гнев —Как щит навстречу грому ТвоемуРебенка я высоко подниму.

А одно очень большое стихотворение Рубин выписал из дневника целиком — датировалось оно двадцать пятым годом, и очень ясно в этих нарочито подражательных усмешливых строфах проступал характер, слышалась тоска, ясно было, что служение воспринималось как ссылка. Добровольная, во исполнение данного слова, но ссылка. Называлось оно «Послание друзьям». В книжку Рубин отобрал его начало и конец.

Размахом крыл моих орлиныхБывало душу мерил я! —Ужель затем, чтоб ныне КлиномЗакончить подвиг бытия?Таков закон: разбивши крылья,Зовем смиреньем мы бессилье!По кротости мы все кроты!Напившись синей высоты,Признаюсь, рад и я спуститьсяНа забеленные поля —Надежней воздуха земля.Так заблудившаяся птица,Грозой застигнута врасплох,

Садится на болотный мох……Мне спутницей была тревогаСонат, полетов и стихов!Но верю я, что благость БогаПревыше множества грехов.Господь в попы меня поставил!Благословил я и прославилСуровой рясы нищету —Наилучшую мою мечту.Но там, под небывалым сводом,Где время не сжигает дней,Среди нетлеющих полей,Поящих душу вечным медом,Где невечерняя любовь —Друзья! Увидимся ли вновь?