Гарри Поттер и Огненная Чаша

Арнольд Уэсли, два года назад обвинявшийся во владении летающим автомобилем, вчера оказался вовлечен в потасовку с муглами-представителями закона («полицейскими») по поводу неких чересчур агрессивных мусорных баков. Судя по всему, Арнольд Уэсли прибыл на выручку «Шизоглаза» Хмури, в прошлом Аврора, а ныне пенсионера, отправленного министерством в отставку по причине полной неспособности отличить рукопожатие от покушения на убийство. Неудивительно поэтому, что мистер Уэсли, прибыв к дому мистера Хмури, обнаружил, что тревога в очередной раз оказалась ложной. Мистеру Уэсли удалось отделаться от полицейских только тогда, когда он модифицировал нескольким из них память. Мистер Уэсли категорически отказался ответить на вопрос корреспондента «Прорицательской газеты» о том, зачем ему понадобилось впутывать министерство в столь недостойную и потенциально неловкую ситуацию.

— Тут фотография, Уэсли! — Малфой развернул газету и поднял ее над головой. — Твои предки перед вашим домом — если, конечно, это можно назвать домом! Твоей мамаше не мешало бы похудеть, а, Уэсли?

Рона трясло от гнева. Все взгляды были прикованы к нему.

— Заткни свой грязный рот, Малфой, — приказал Гарри, — пошли, Рон…

— Ах да, ты же гостил у них летом, не так ли, Поттер? — с презрительной гримасой «вспомнил» Малфой. — Так что, его мамаша и впрямь такая жирная или это на фотографии так вышло?

— А ты знаешь, Малфой, что у твоей мамаши, — ответил Гарри (они с Гермионой удерживали Рона за робу, чтобы он не бросился на Малфоя), — такое выражение, как будто у нее навоз под носом? Это у нее всегда или только тогда, когда ты рядом?

Бледное лицо Малфоя еле заметно порозовело.

— Не смей оскорблять мою мать, Поттер.

— Тогда держи свой мерзкий рот на замке, понял? — Гарри отвернулся.

БАМС!

Раздались крики — Гарри ощутил на щеке что-то обжигающе-горячее — и полез за волшебной палочкой, но, прежде чем успел достать ее, услышал второе «бамс», а потом рев, эхом разнесшийся по всему вестибюлю:

— НУ УЖ НЕТ, ПАРЕНЕК!

Гарри резко обернулся. По мраморной лестнице, хромая, спускался профессор Хмури. Он держал в руке палочку, устремленную на ослепительно белого хорька. Испуганно дрожа, тот вжимался в ступеньку на том самом месте, где только что находился Малфой.

В вестибюле стояла гробовая тишина. Никто, кроме Хмури, не смел пошевелиться. Хмури повернулся и поглядел на Гарри — по крайней мере, его нормальный глаз поглядел на Гарри; другой смотрел внутрь головы.

— Он тебя задел? — пророкотал Хмури. Голос у него был очень низкий.

— Нет, — ответил Гарри, — промахнулся.

— ОТСТАВИТЬ! — крикнул Хмури.

— Отставить — что? — испуганно удивился Гарри.

— Не ты — он! — Хмури через плечо показал большим пальцем на Краббе, который замер в полупоклоне — он собирался взять белого хорька на руки. Кажется, вращающийся глаз Хмури был волшебным и видел то, что творится у него за спиной.

Хмури захромал к Краббе, Гойлу и хорьку. Последний издал панический писк и, струисто сверкая шкуркой, бросился в направлении подземелья.

— Не выйдет! — взревел Хмури и снова указал на хорька палочкой — тот взлетел футов на десять вверх, потом шмякнулся на пол и снова отскочил от него как мячик.

— Не люблю людей, которые нападают из-за спины, — рычал Хмури, в то время как хорек, вереща от боли, прыгал, ударяясь об пол и снова взлетая, — это низость, это подлость, это трусость!

Лапки и хвост беспомощно трепыхались в воздухе.

— Никогда — так — больше — не — делай, — приговаривал Хмури при каждом ударе зверька об пол.

— Профессор Хмури! — воскликнул возмущенный голос.

По лестнице со стопкой книг в руках спускалась профессор МакГонаголл.

— Что это… Что вы делаете? — спросила она, водя глазами вслед за подпрыгивающим хорьком.

— Учу, — ответил Хмури.

— Учите?… Хмури, это что, ученик?! — взвизгнула профессор МакГонаголл, выронив книги.

— Угу, — буркнул Хмури.

— Нет! — закричала профессор МакГонаголл, сбегая по лестнице и вытаскивая палочку. Через мгновение хорек с громким хлопком снова стал Драко Малфоем, беспомощно распластавшимся на полу. Его бело-золотые волосы упали на блестящее пунцовое лицо. Он, кривясь от боли, поднялся на ноги.