Гарвардская площадь

Я никогда еще так откровенно не говорил с женщиной об ухаживаниях в процессе собственно ухаживаний. Мы обсуждали Феллини, Ренуара, Висконти. Она сказала, что отказывается покупать телевизор. Через несколько дней я таки заставил ее его купить. Каждый вечер мы пили чай. Потом вино. Потом ели ее пряное мясо с рисом и овощным фаршем. Говорили о моем любимом режиссере, Ромере, моей любимой певице, Каллас. Говорили о великих поэтах. И о не столь великих поэтах. Я радовался, что отцепился от Калажа. Поднимали вопрос о том, чтобы съехаться, шли дни, речь зашла о долгосрочных отношениях. Можно часть года жить в Париже, сказала она, а когда я сдам экзамены, где же, как не в Париже, писать диссертацию по «Принцессе Клевской» – она же будет учиться в Институте арабского мира. Но сначала нужно сходить на ретроспективу Куросавы, которая начинается через неделю. Когда я засомневался насчет ретроспективы, сославшись на то, сколько должен прочитать до середины января, на скорую встречу с Ллойд-Гревилем по поводу всего Чосера, она ответила, что нужно просто найти на это время здесь и сейчас. Мне в ней это очень нравилось. Наша проблема, добавила она, не Чосер, а то, как покурить по ходу этих длинных фильмов без перерывов. Все просто. Будем выходить из зала по очереди, а потом пересказывать друг другу пропущенные куски. Дурацкая мысль. Будем выходить вместе, быстренько курить, нестись обратно. Вуаля! Что ты там такое важное пропустишь за две минуты по ходу фильма в два с лишним часа? А что, если нам обоим просто бросить курить, предложил я. Отличная мысль. Когда? Не сегодня. Завтра. «Боже, дай мне жизнь без табака, только не сейчас». Мы оба рассмеялись над переиначенной цитатой из Блаженного Августина: «Боже, дай мне целомудрие, только не сейчас». Все было будто в раю. Однажды ночью в приливе нежности она повернулась ко мне и сказала: «Если бы ты попросил, я отдала бы тебе свои глаза». Она произнесла это по-французски, но говорила на архаичном языке утраченных миров. И это было будто в раю.

– Ты правда этого хочешь? – спросил меня однажды Калаж, когда я вдруг понял, что хочу поговорить с ним и только с ним, потому что знаю: он все поймет. – Ты правда хочешь жениться?

Я сказал, что не знаю.

– Все нервничают перед тем, как жениться, но рано или поздно понимают, чего хотят.

– Ну а я не понимаю. Так-то. – А он-то сам понимал, прежде чем жениться – сколько там раз?

– Я не был влюблен, – ответил он, игнорируя мой легкий укол. – А ты влюблен?

Этого я тоже не знал.

– Она предлагает вместе съездить в Испанию на Рождество, познакомить меня с родными.

Он призадумался.

– А деньги на билет у тебя есть?

– Нет.

– И кто будет платить?

Этого я не знал.

Я и помыслить не мог, что брак может зависеть от такой грубо утилитарной вещи, как деньги на билет туда и обратно до аэропорта Барахас.

Ответ тем не менее был получен.

Мы решили отложить поездку до начала следующего лета. А тем временем переслушали, потратив целое воскресенье, все поздние квартеты Бетховена. А на следующий день – три исполнения «Искусства фуги», после чего сели смотреть «60 минут». Потом – ужин, всегдашний рис с пряным мясом и по бокалу вина, затем ласки и еще ласки – не зря я готовлю это пряное мясо, шутила она. Хотел я ее постоянно. Я никогда еще так не жил, никогда еще не был с кем-то так счастлив. Иногда мы оба просыпались посреди ночи, вставали у большого окна ее гостиной и смотрели на волшебство огней на Мемориал-драйв. Не отбирай все это, не отбирай…

Недели через три после начала занятий я понял: что-то назревает. Она пожаловалась, что я никогда не готовлю. «Даже учиться не хочет», – услышал я ее слова, будто бы обращенные к кухонной раковине, к полочке с иранскими специями в открытом шкафчике над раковиной, к ее ценнейшему чайнику «Шанталь» и к жестянкам с чаем, которые присылали напрямую из «Марьяж-фрер» во Франции. Мог бы хоть предложить помыть посуду, сказала она, выходя из кухни однажды вечером, после того как мы поужинали. И со стиркой мог бы помочь. И вещи свои не разбрасывать. Плюс, пусть ей об этом и неловко, пора поговорить о том, что расходы здесь нужно как-то делить. Это «здесь» ранило меня в самое сердце – из него так и выплескивалась сдерживаемая досада. Кто знает, сколько у нее накипало, прежде чем вот так прорваться. А еще, добавила она, в постели я уже не тот, что в начале. С ней нужно разговаривать в такой момент. А я стал тихий, как мышка. И еще я ее не дожидаюсь – а мужчина обязан дождаться женщину.

А я просто перестал вкладывать душу – и она это заметила сразу, даже раньше меня.