Гауляйтер и еврейка

Снова наступила темная ночь, а фрау Лукаш все еще говорила и говорила… Она готова была часами рассказывать о сегодняшнем суде. Она уже рисовала себе вплоть до мельчайших подробностей свою жизнь после этих трех лет! Все до мельчайших подробностей. С Вальтером и Эмми она снова помирится, для виду только, понятно! Она скажет им: такое уж было время, все были сами не свои! Она позовет их обедать и угостит хорошим вином. А в соседней комнате тем временем накалит щипцы для завивки, подкрадется и ткнет раскаленные щипцы в нос Эмми, а Вальтеру — в глаза, «то тебе за то, что я спятила!» И не успеют они очухаться, как у нее уже будет наготове кухонный нож, — она попросту перережет им обоим глотку: чик, чик, чик! И дело в шляпе! На это много времени не потребуется.

В это мгновение загремели ключи, дверь открылась, все испуганно выпрямились — обе женщины на кровати, маленькая фрау Аликс и фрау Беата на полу.

Надзирательница блеснула электрическим фонарем.

— Фрау Беата Лерхе-Шелльхаммер! — крикнула она. — Приготовиться к допросу!

— Так скоро? — прошептала тоненькая фрау Аликс. — Ведь на допрос вызывают не раньше, чем через две недели.

— Ни пуха ни пера! — развязно крикнула фрау Лукаш вслед фрау Беате.

VIII

Под поблескивавшим лаком портретом фюрера, за большим письменным столом, неподвижно сидел, склонившись над папкой с делами, молчаливый молодой человек в светло-сером костюме модного покроя. Голова его была наголо выбрита; на белом, молочного цвета лице, с тонкими, едва заметными бровями, не было даже намека на усы и бороду. На его узком носу сидело пенсне без оправы — одни стекла. Фрау Беате показалось, что и молодой человек весь из прозрачного стекла.

Мрачная тюрьма была наполнена тревогой и скорбью, он же казался олицетворением спокойствия и беззаботности; здание поражало своим беспорядком и грязью, он же являл собой образец вылощенности. Это был асессор Мюллер Второй. Дощечка с его фамилией висела на двери.

Наконец он чуть заметным движением поправил пенсне и взглянул на фрау Беату, остановившуюся у двери. Таким же едва уловимым движением пальца он подозвал ее поближе к столу.

— По-видимому, национал-социалистская партия не пользуется вашими особыми симпатиями? — начал он тонким голосом.

— Должна откровенно признаться, — хрипло отвечала фрау Беата, — что я никогда особенно не интересовалась ею.

Из разговоров в камере она знала, что асессор Мюллер был фанатичным членом партии.

— Тем хуже для вас, — возразил холеный асессор, неодобрительно шевельнув бровями. — В любую минуту вы можете очутиться в положении, когда придется наверстывать упущенное. Во всяком случае, вы открыто выказали враждебное отношение к нашей партии уже тем, что позволили лепить себя скульптору Вольфгангу Фабиану, известному врагу национал-социалистов и другу евреев.

— Этот бюст был заказан еще два года назад, — возразила фрау Беата, радуясь, что голос ее звучит уже совершенно чисто. Пусть этот холеный асессор не думает, что ему удалось запугать ее.

Асессор спокойно посмотрел на нее сквозь шлифованные стекла.

— При таких обстоятельствах не приходится удивляться тому, что вы проявляете столь явную симпатию к неприятелю. Вы не понимаете меня? Разве допустимо, чтобы вы, немецкая женщина, титуловали словом «джентльмен» английских разбойников и поджигателей, превращающих в груды пепла наши церкви и больницы?

Фрау Беата не могла вспомнить, чтобы она говорила что-либо подобное.

Молодой следователь злорадно улыбнулся и заглянул в дело.

— Такого-то числа вы сказали своей дочери: «There are gentlemen in the air». Вы говорили по-английски.

— He помню, — пожимая плечами, ответила фрау Беата, — это возможно, я иногда говорю по-английски с дочерью, я воспитывалась в Англии. Однако я не понимаю, с какой стороны вас интересует такое незначительное замечание.

Асессор слова злорадно улыбнулся.

— В жизни нет ничего «незначительного». Мы осведомлены обо всем и знаем, кто имеет обыкновение говорить на иностранном языке. Немецкий народ настолько образован, что каждый второй человек уже говорит по-английски. Пора бы вам, наконец, усвоить это. Почему нас интересует такое незначительное замечание, как вы изволили выразиться? Не вам судить, что для нас значительно и что незначительно, и я самым решительным образом отказываюсь отвечать на ваш неуместный вопрос. Понятно? — резко закончил он.

Краска бросилась а лицо фрау Беаты, и с ее языка уже готовы были сорваться слова протеста против тона асессора, но в это время раздался телефонный звонок. Молодой асессор взял трубку и повел довольно длинный доверительный разговор, не обращая ни малейшего внимания на фрау Беату.