Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

О друг отечества и мой,Друг истины святой,Глагол полуночных колоссовЕщё тебе, ещё венецДоблественных, надежных россов,Внушенный силою певец!Что древни барды и друиды,Где вашей томной лиры честь?У нас пером орла АлкидыМонархам говорят нелесть,

Но, духом громы воспаляяИ словом молнии вращая,Предвечной истины законЛюбви отечества стрелою,На сердце огненной чертоюИзобразив, несут пред трон,Блаженством общим упоенну,Народным мужеством внушеннуРаскаянья, ни страху нет;Слова его суть правды стрелы,А щит — отечества пределы,

Убежище его — весь свет;Где только солнца луч блистает,Везде сын истины витает,Везде с ним счастие живет.Но кто, кто витязь сей венчанный?Кто дела смелого творец,Кто сей России сын избранный,Стяжавший вечности венец?Единым вздохом оскорбленныхКто гром небесный воспалил

И каплей слез сердец смиренныхУдар на милость обратил;Кто благодарных душ слезою,Как розу, горнею росоюПорфиру царску окропил?Любимого царя покоюПоставил твердою стеноюСердец незыблемый оплот;Любовь народную священнуНа стражу верную бессменнуУ царских утвердил ворот?

Кто словом душу возвышает,Пленяет ум и слух прельщает,Тому пролег и звездный путь…Он душу Пиндара вмещаетВ российскую алмазну грудь.

Вот такого Державина он и полюбил — русского Пиндара! Поэта, которому доступны и лирика, и героика. Даже скрипачу недостаточно быть просто виртуозом, нужен жар, нужно нечто необъяснимое, пленительное. В неогранённом Державине что-то посверкивало.

Львов иногда пытался переделать Державина на свой лад, но умел ценить и имперский размах, и политический азарт петербургского «мурзы». Державин для него — поэт, вставший вровень с государством, осмысливший его победы. Державину хотелось большего — он ведь и сатирик, и лирик, и философ в стихах…

Львов видел в Державине образец сильного нутряного дарования, неогранённый алмаз. Привлекал и боевой опыт бывшего гвардейца, сражавшегося с Пугачёвым, хотя Гаврила Романович редко вслух вспоминал о сражениях, лазутчиках и карательных операциях. Державин нуждался в литературных разговорах и впечатлениях, в слушателях и читателях…

Круг Хераскова казался Державину слишком чопорным. Чтобы сойтись с ними коротко, нужно было стать масоном, а Державин этого чурался. Другое дело — недавние гвардейцы, перешедшие в статскую службу. Среди них Державин оказался старшим — и это ему льстило. Молодого Капниста Державин помнил по гвардии. Отец его — бригадир, тоже Василий Капнист, — погиб при Гросс-Егерсдорфе. В юности Капнист получил недурственное домашнее образование, ему легко давались языки, а склонность к острословию превратила его в стихотворца.

Мечтательный Василий Капнист, подобно Львову, считался утончённо образованным парнасцем. В истории литературы он остался смелой комедией «Ябеда», в которой есть куплеты на все времена: «Бери, большой тут нет науки, / Бери, что только можно взять, / На что ж привешены нам руки, / Как не на то, чтоб брать, брать, брать». Спору нет, в жанре комедии он превзошёл всех друзей по славному литературному кружку.