Сатоко вовсе не удивляла та легкость, с которой, будто случайную сплетню, рассказывал ее муж о страшной сцене, разыгравшейся позапрошлой ночью в его собственном доме. Лишь на секунду она закрывала глаза: если так делать, то, пускай ненадолго, отступает прочь видение - жуткая картина тех родов. В сознании всплывает только младенец, завернутый в окровавленную газету, оставленный нелепым свертком на паркетном полу. Муж не видал всего этого... Врач намеренно обращался с новорожденным небрежно, презирая мать, родившую дитя без отца в таких ненормальных условиях. Ни слова не говоря, он лишь дернул в сторону подбородком, указывая туда, где хранились старые газеты. Его помощница взяла одну, завернула в нее младенца и положила прямо на пол... Словно что-то острое резануло тогда чуткое сердце Сатоко. Позабыв про всякую неприязнь, она принесла фланелевую тряпицу, со стороны похожую на все ту же газету, запеленала ребенка - и тихонько, чтобы никто не заметил, уложила его в кресло.
Меньше всего на свете хотелось Сатоко хоть чем-нибудь стать мужу в тягость. И поэтому она твердо решила не делиться с ним своим настроением, не упоминать и словом о запавшем глубоко в ее сердце и всплывающем теперь в памяти видении. Этой ночью Сатоко то и дело улыбалась сама себе, тщетно пытаясь избавиться от непонятного чувства тревоги. Завернутый в газету младенец на полу... Оберточной бумагой из лавки мясника - окровавленный газетный лист... Пеленки из газетной бумаги... Бедный сиротка! Почти никакой неприязни не испытывала Сатоко к несчастной няньке. Острое чувство охватывало ее - будто это именно она, Сатоко, в детстве изведавшая лишь достаток, - и есть теперь этот несчастливый ребенок. "В общем-то, - думала Сатоко, - лишь одна я и была свидетелем этой сцены - младенца в кровавой газете. Пускай даже мать его тоже видела это... И сам он тоже все чувствовал. Но из нас троих только мне одной доведется хранить теперь в памяти до конца своих дней картину страшного его рождения. Быть может, он вырастет - и люди расскажут ему, как он родился, как выглядел при этом... Какой кошмар, наверное. Будет твориться в его голове!.. Нет же, нет - все будет в порядке: уж я-то не выдам тайну, известную мне одной. Ну, а я-то, в конце концов, все же сделала ему добро. Спеленала фланелью, переложила с пола на кресло..." Сатоко погружена в молчание.