"Никто не знает, зачем нужно обдумывать жизнь и делать из неё выводы, — вопрошает Борис АГЕЕВ в своём романе "Душа населения", — но именно этим и занимается большинство людей и, как правило, делают не те выводы". О судьбе "побродяжьего" люда, готового "и к разбою и к иконописному делу", размышления автора, попутно открывающего нам и "закон женщины", заключающийся "в умножении радости"; и "прелести окаянного быта"; и тайну великого "мущщины", которую открыть и осмыслить до конца невозможно, так глубоко припорошена она забывчивостью людской, вернее, и не забывчивостью вовсе, а освобождающим "будущее от бремени прошлого спасительным памороком, ибо жить с таким знанием было нельзя, не выносили тяжести ни ум, ни сердце"…
К тайне настоящего "мущщины" приближается и Александр Мельников в ностальгическом своём "Стройотряде". Но об этом любознательный читатель узнает сам.
Семидесятилетию писательской организации Оренбуржья посвящённый, последний выпуск альманаха
"ГОСТИНЫЙ ДВОР" поражает, в первую очередь, трепетным отношением к истории края, к культуре его, архитектуре, этнографии. Тщательно, по крупицам собранные и хранящиеся в архивах знания эти изымаются, обрабатываются и дарятся читающей публике наравне с живыми или записанными из уст ушедших уже людей воспоминаниями. Дорогая наша провинция трепещет над каждой крохой памяти об ушедшем. Но не только к прошлому, но и к будущему тянутся многие материалы альманаха. Радует обилие публикаций литературных опытов совсем юных дарований, как Алексей ГНЕУШЕВ, например:Раздел "Оренбургская диаспора" отмечен поступью блистательного стиха Дианы КАН (
Философическая поэзия Анатолия ТЕПЛЯШИНА (
Юрий Павлов МИХАИЛ ЛОБАНОВ НА ФОНЕ ЭПОХИ. К 80-летию со дня рождения
Уже давно "левые" авторы обвиняют Михаила Лобанова, Вадима Кожинова, Станислава Куняева и других "правых" в антисемитизме, что звучит нелепо и опровергается фактами разного уровня.
Впервые еврейский вопрос встал перед будущими лидерами "русской партии", когда они были далеко не юношами: Михаилу Лобанову — под сорок, Станиславу Куняеву — под тридцать, Вадиму Кожинову — за тридцать лет. При этом сей вопрос был привнесен, стимулирован извне: самими евреями, литературой, жизнью. О случае Вадима Кожинова уже приходилось писать.