Газета в селе

В толпе поднялся глухой гул, над которым царствовал тонкий плач бабы. Григорий Петров снова выступил вперед и торжественно произнес:

-- Мы на это не согласны!

-- Она вон, Лукашка сказывал, учить нас всех поголовно сбиралась, --дружно поддерживала толпа Григория Петрова.

-- А когда нам учиться-то, сам небось знаешь?

-- Мы таких книг сроду и не видывали, живых-то! И кто только делает их, о господи?

-- А приказные и делают, -- господа. Это недавно выдумали.

-- Жили и без них!

-- Ро-о-димые! Со-о-ко-лики! -- громче всего наконец разнесла по толпе сокрушенная баба. -- Ш-што-о нам теперича, сиротам, с ей делать?..

V

Разошлась толпа и, словно пчелы в ульях, загудела по избам.

-- Что это дьячок читал вам? -- спрашивала молодая красивая бабенка своего угрюмого мужа.

-- А то и читал, что баб теперь, все равно как мужиков, будут в солдаты брить. Вот что!

-- Ну уж! Слова никогда нельзя сказать, сейчас лаять примется.

-- Тебе только дела-то, что лаять.

-- У тебя много по кабакам-то делов...

-- Ты у меня, сейчас умереть, замолчи лучше, баба! -- прикрикнул муж, и баба убралась за перегородку.

А другой мужик, молодой еще, рассказывал совсем иначе:

-- Вынес он ее, матушку, грамоту-то, а она большая такая да белая... Только я и вижу сейчас, что мне ее не изнять, взял да ушел. Онисья там, я с огорода слышал, в голос кричала: должно, что жалостно выходило.

-- Что же ты сам не послушал? -- укорил его большак-дед, ковырявший лапоть в переднем углу. -- Нам бы тогда сказал; а еще грамотный.

-- А не в догадку стало, -- закончил молодой, пробираясь на полати.

-- А это опять к тому подбираются, чтобы назад... По воле штоб... Слухи такие ходят... -- таинственно шептал в своей убогой каморке двум-трем мужикам отставной солдат. -- Беспременно фальшь какая-нибудь. Я видал в Питере настоящие газеты, -- те не такие. Эта ишь смурая какая-то, ровно бы свита старая.

-- Не такие те?

-- Не такие! Те так... просто... --И при этом солдат сделал какой-то поясняющий жест.

А на пчельнике, густо засаженном березками и липами, тоже шел тихий, едва слышный разговор -- и все про нее.

-- Говорят: по ночам будет шастать...

-- Я ее беспременно тогда расшибу, так-таки вдребезги и расхлопну, потому я их, ведьмов-то, не очень боюсь. Я как схвачу ее за язык-то, --длинные у них языки, красные, -- у меня не вот-то скоро вырвется...

Две бабы затесались к самому дьячку. Одна из них, подавая ему старинный пятак, говорила:

-- Продай, Архип Петрович, газетки мне на пятак!

-- На что тебе? -- спросил обрадованный было дьячок. -- Ведь ты грамоте не знаешь?

-- Я от живота... Сказывали, что с вином ее дюже будто бы хорошо от живота...

-- О, дура! -- ответил ей дьячок и потом обратился к другой: -- Тебе что?

-- А Лукашка сказал мне вчера: вот бы тебе к Архипу Петровичу, Марфа, сходить...

-- Зачем?

-- А ему, говорит, прислали энту, а в ей, солдат сказывал, все моря описаны...

-- Никаких тут морей не описано, -- осердился дьячок. -- И что тебе за охота пришла глядеть на них?

-- А как же, кормилец! Там мой Ефимушка стоит у моря-то. Онамедни он так в письме прописал: а стоим, говорит, мы, родимая матушка, у самого Черного моря.

-- О, дура! Ступай отсюда, и без вас мне до смерти тошно!.. Она у меня у самого вот где сидит, -- и при этом дьячок указал на свою собственную шею.

VI

Вечером, после сходки, господин исправляющий должность сельского учителя впал в сильную тоску по тому поводу, что как бы это ему половчее сочинить ответный рапорт палате. С этою целью он заранее распорядился насчет штофа и целого блюда соленых огурцов -- и принялся. Домашних ни души не осталось в горнице, потому что они, видя, как хозяин то и дело клюкает и все больше и больше впадает в тоску, до грозы разбрелись спать по дальним амбарам, по овинам, по ригам и гумнам.

Всю ночь горел огонь в дьячковой горнице, доселе обыкновенно засыпавшей вместе с приходом вечернего стада. Наконец, к утру уж, труженик прищуренными и слезящимися глазами разбирал на белейшем листе бумаги следующее:

"Еще исстари благопопечительное и благомудрое... но врагам нашим --супостатам никогда не восторжествовать над нами, потому что, во-первых, мы русские, во-вторых... в-третьих, уповая и надеясь, не постыдимся..."

-- Этак-то, пожалуй, не позвончей ли еще ихнего будет? -- сказал наконец сочинитель, самодовольно улыбаясь и награждая себя за свое бдение зараз двумя рюмками.

"А что касается до "Столичных ведомостей", то, при всем моем рвении, поселяне нашего прихода покупать их не согласились, ибо не просвещенны, потому я самолично отправил их на хранение, впредь до обратного востребования, в колокольный чулан, где они будут находиться в полной безопасности и чистоте, а то у меня ребят много, пожалуй изорвут как-нибудь или замарают. Имея честь донести о сем, повергаю себя к стопам ног ваших" и проч.