Где наша не пропадала

И время к семи приближается. У них конец торговли. А у меня потерянный день и никакой надежды на день грядущий.

Иду к старому приятелю Юре Муравьеву. Зарекался вроде его блатом пользоваться, но обстоятельства и сроки беспощадней, чем зароки.

Спросил, не поможет ли.

И, не дожидаясь ответа, понял, что не поможет.

Он же всегда обещал, даже если сделать не мог. А тут, сразу в отказ.

– Теперь это валюта, – говорит. – А валютчики – народ жестокий, старой дружбы не помнят, ни посулы, ни посуду не принимают.

Юра нервничает, не привык он к таким нечеловеческим отношениям, чехвостит новые нравы в хвост и в гриву. Позвонил для приличия двум или трем своим знакомым. Никто не обнадежил. Чтобы самому жлобом не казаться, выставил на стол початую поллитровку. Сидим разговариваем. Мамаша его с промысла пришла. Она по вечерам дачными астрами приторговывала. Тоже в расстроенных чувствах. Единственный покупатель за вечер, и тот самый тощенький букет выбрал. А живые цветы капризные – вянут подлые, растуды их в навоз. Услышала, о чем горюем, полрюмочки приняла и говорит:

– Успевайте завтра к открытию в наш магазин, сама видела, как полную машину разгружали.

Будут продавать, чтобы план выполнить или налево пустят, простым смертным знать не положено. Однако удостовериться надо. А вдруг?

Утром загодя подъехал к тому магазину. Очереденка невеликая, не больше двадцати человек. Почти одни старушки. Не алкашихи какие-нибудь. Аккуратные, тихие бабульки. Встал за божьим одуванчиком. Чихнуть рядом страшно – осыплется. Спрашиваю, за чем очередь. Молчит. Наверно, сглазить боится.

– Тебе-то она для чего? – спрашиваю.

– Картоху копать, – отвечает. – С поля привезти, в погреб спустить, кто же без нее, проклятой, поможет?

И то верно – не помогут. Хотя, глядя на некоторых старух, без допроса и без гадалки ясно – приторговывают ведьмы. Так опять же, куда деваться, если бывший советский народ от мала до велика в бизнес ударился? У всякого Ермишки свои делишки. Тяжело в деревне без нагана, Но и без валюты нелегко.

И все-таки выстоял. Добыл «огненную воду» в нужном количестве. Донес до дома. Распределяю, что – в рюкзак, что – в сумку… Туда – за проезд, сюда – за приезд. В тряпки заворачиваю, чтобы не разбилась. И, представляете, так захотелось выпить. Прямо невмоготу. Когда без приключений можно было купить, смотрел на нее не то чтобы с презрением, но довольно-таки равнодушно. А тут все мысли заслонила. Хочется. Упаковал, спрятал с глаз долой. И все равно хочется.

По дороге в Енисейск доктор обрадовал, что к нашему приезду банька дозревает. Помыться перед дорогой – дело полезное, но я этот подарок воспринял как намек, что с легким паром и принять не грех. К тому же и Суворов говорил, что после бани штаны продай, но выпей. Великого полководца ослушаться нельзя. Приказы не обсуждаются.

После бани рука сама лезет в рюкзак и, не блуждая, находит горлышко. Связчики не против. Тоже истомились. Закуски полон стол, а бутылка уже пустая. Переглянулись и закивали в знак согласия. Но только одну и больше ни-ни. Да и хватило бы, если бы не заявился мужик, который с летчиками договаривался. А как ему не нальешь? Человек не только хороший, но и полезный. Без него бы не полетели. Достал третью. Потом, тот, который устраивал на самолет, позвонил летчикам, удостовериться, что уговор остается в силе и уточнить время вылета. После звонка парень из экипажа пришел. Я в их шевронах не разбираюсь, но не первый пилот, это точно, и не второй, зато с товарищем.

Дальше рассказывать?

Правильно говорите. Нет смысла. Да и возможности – что-то с памятью моей стало, как в той песенке.

Короче, утром выяснилось, что из обещанных четырех уцелело только две. Перед экипажем стыдно. Но дуракам и пьяницам везет. Попались понятливые парни. Простили.