Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Учитесь плавать, учитесь плавать,Учитесь водку пить из горла.И рано-рано из Мопассана

Читайте только рассказ «Орля».

Важно не то, что «водку». И даже не то, что «из горла». Важно про то, что «плавать». Я не буду повторять уже давно расхожие в треш-традиционалистской среде штампы про «нигредо», «растворение», «нижние воды». Особенно в связи с Женей. Он был интересней и многогранней, чем его ходульный образ. Впрочем, действительно стоит заметить, что не столько важна в связи с Женей стихия размаха (хотя он это тоже умел), сколько стихия распада. Похмелье было очень тяжелым, кошмарным. Голые девки приходили с балкона и звали за собой, туда, где ТАМ. Пауки разбегались по ванной, перебегали на тело, кусались. Отсюда оно, «беспокойное присутствие». Отсюда и особое отношение к Нервалю («солей нуа де ля меланколи»), к Гастону Башляру с его «комплексом Харона» и «комплексом Офелии». Особое отношение к материальности метафоры, к насыщенности материи грез. Субъективный материализм.

Помню, как-то (уже второй день Жениного запоя шел, чего делать в то время никак было нельзя, поскольку недавно была операция) мы сидели в огромной квартире Юлика Аранова, первого главреда «Эннеагон-пресс». Головин проснулся вечером. Это был настоящий «послеполуденный фавн» — взъерошенный, полуголый, то ли на юморе, то ли в депрессии. Все это вместе было как-то по-особенному артистично и даже вычурно, как ни покажется странным. В гости к Юлику пришла знакомая, которую Женя тут же схватил как эгипан дриаду. Она, конечно, знала, кто такой Головин, но видела его в первый раз. Точнее, не просто видела… Глаза у ней даже поменяли цвет, как мне показалось. Я тогда подумал: «Вот что такое цвет глаз испуганной нимфы». Я был совершенно поражен, но при таком бесцеремонном обхождении (что он сказал, я даже передавать не буду, а то меня поколотят) в ее глазах появилась полная покорность, как у раненой птицы, и даже вожделение… Продолжения, конечно, это действо не имело. Оно больше было рассчитано на то, чтобы эпатировать присутствующих. Все как-то сами собой собрались вокруг Жени, и он начал «игру в бисер». Я впервые видел что-то такое, что можно было назвать именно этим словосочетанием. Это напоминало отчасти психодраму в духе Алехандро Ходоровского. Головин, как психопомп, провоцировал вопросами присутствующих, и они совершенно преображались. Мы ткали мир из метафор и ассоциаций, чувствуя, как он набухает, набирает вязкость и тяжесть материи, словно ткань, погруженная в темные воды сновидений.

Владел ли чем-то серьезным Головин? Безусловно. В частности, один раз, когда я довел его своим пьяным беснованием и поскаканием, он несколько раз сказал мне «заткнись!», а потом очень больно с большого расстояния бесконтактно ударил по печени. Бабка его была из ведьм и однозначно передала ему знатье через руку. Подобные процедуры описываются в «Евангелиях от Дьявола» Клода Сеньоля. Если вовремя не сунуть находящейся на смертном одре бабке вместо руки рукоять метлы, потом отходить тяжело будет. Неспроста так тяжело умирала и Лена. Знающие люди рассказали мне, что это было связано с астральной войной то ли внутри «Корабля дураков», то ли с самим «Кораблем». Якобы после этого они как раз и сильно сдали.

Где он теперь? Сдается мне, все же не в Преисподней.

Царствия Небесного пожелать Жене не могу. Он сам бы меня первый обматерил. Что пожелать? Вечной Памяти? Но нужна ли она ему теперь… Поэтому пожелаю я ему того, к чему он сам всю жизнь на разные лады обращался: вечный послеполуденный отдых фавна.

Сергей Герасимов

«Мы встретились случайно, в глубине космической жизни…»

Памяти Е. В. Головина

Здесь останавливается философия и должна остановиться, ибо в том именно жизнь и заключается, что не дает себя понять.

Новалис

«Целое больше суммы его частей» — эта максима Аристотеля, которую так любил повторять Евгений Всеволодович, наверное, является главной парадигмой моего знакомства, вернее, попадания в силовое поле его вселенной и дальнейшего общения вплоть до его кончины в октябре 2010 года.

То непонятное человеческому рацио, вечно ускользающее от прямой фиксации целое, которое, наверное, и является в каком-то смысле квинтэссенцией жизни как таковой, которая, в свою очередь, для отдельного человека определяется столь же таинственным понятием судьбы.