Где нет зимы

Меня подводят к чему-то большому, прямо V меня перед глазами деревянный край ящика, внутри там все высокое и белое. Там должна быть бабушка, это ее руки с пятнышками, они сложены одна на другую. Бабушка держит свечку.

Я поднимаю глаза, чтоб заглянуть ей в лицо, но вижу только острый нос и тонкие, какие-то незнакомые, губы.

«Не похоже», — думаю я. И тут кто-то берет меня сзади за локти и приподымает. «Поцелуй бабушку», — шепчет мне этот кто-то прямо в ухо.

Я закрываю глаза, и па меня надвигается что-то очень холодное, мне кажется, что с той стороны дует тонкий ледяной ветер — зимой так дует от окон. У бабушки не может быть такого холодного лба.

Так что теперь я трогаю свой лоб и щеки и думаю: «А щеки-то теплые».

Я же никогда не умру. Мне Паша сказал.

Везет девочкам, у которых худое лицо. Вот у меня щеки толстые. Всю жизнь. С самого детства.

Мама любит рассказывать, как однажды она услышала из комнаты, где я спала в коляске, какой-то визг. Мама прибежала туда из кухни, а там Паша стоит и коляску качает. И тихо. Мама спросила Пату, что случилось, а он сказал, что ничего-ничего.

Только мама ушла — снова визг. Она назад прибежала, смотрит, а у меня на щеке красное пятно. «Паша, — удивилась мама, — ты что, сестренку за щеку ущипнул, что ли?»

А Паша — ему было тогда лет шесть — покраснел весь, а потом проворчал: «Ну а чего… чего у нее такие щеки, как смета-а-ана?»

Паша не любит этот рассказ, ему кажется, я до сих пор обижаюсь на то, что он меня щипал. А я не обижаюсь, я же понимаю, что он был совсем маленький, на два года меньше, чем я сейчас. Глупый был тогда Паша, зато теперь он очень поумнел.

Дурацкие у меня щеки. Если их щипать, может, они станут худые? От массажа ведь худеют?

— Э-эй, что с тобой? У тебя голова болит? Ты одна? Где твоя мама? — вдруг раздается у меня за спиной.

Я поворачиваюсь и вижу немного знакомую тетеньку.

Она низенькая и полная, у нее на носу очки, а рыжие волосы убраны назад, в пучок. Одета она странно: на ней поверх нормальной одежды сиреневый фартук — как будто она собралась готовить какую-то еду. Но пахнет от нее совсем невкусно — чем-то химическим.

Я смотрю нее и молчу.

Думаю, что ответить. Потому что я тут одна, без мамы. А Паша строго-настрого велел мне никому чужому не говорить, что мамы уже несколько дней нет дома.

И мне надо быстро решить: вот эта тетенька, это Мишина мама, она — чужая или своя?

— Ты меня узнала? — теребит меня Мишина мама.

— Узнала, конечно, — говорю.

А потом рассказываю только про то, что у нас до вечера никого не будет дома, а в школе в меня кидают мячом, а я этого не люблю и потому в школу не вернусь. По крайней мере сегодня.

Мишина мама оглядывается, а потом говорит:

— Пойдем!

И мы идем в парикмахерскую — совсем рядом с тем местом, где я стояла. Мишина мама там работает.

И фартук ей нужен, чтоб совать в кармашки всякие инструменты: расчески, там, или ножницы.

Мишина мама сажает меня в уголок и просит немного подождать. А сама возвращается к креслу перед большим зеркалом.

В кресле сидит странная женщина, у которой вся голова в каких-то фантиках из фольги.

— Что ты там бормочешь, Гуль? — поворачивается ко мне Мишина мама.

— Зачем вы ей надели на голову фантики? Это некрасиво. И волос совсем не видно, — отвечаю я.

— Некрасиво? — улыбается Мишина мама. — Ничего, фантики — это временно. Сейчас мы их снимем, и все будет замечательно.

И она снимает фантики, и что-то еще делает с головой той тетеньки, и получается ничего. Вполне нормально.

Вовремя я им сказала, чтобы фантики сняли. Без фантиков точно лучше оказалось.

На белом кафельном полу валяются разноцветные локоны. Наверное, их можно собрать и сделать парик — такой пестренький.

Шура говорила, что трехцветные кошки приносят удачу. Я раньше думала, это она про настоящих разноцветных кошек говорила — зеленых с фиолетовым хвостом и красными лапами. А потом узнала, что про нормальные кошачьи цвета: когда, например, беленькая кошечка с рыжими и серыми пятнами.

Сделать трехцветный парик, надеть на себя — и тогда все будет хорошо!

Мишина мама уже сняла фартук, работа у нее закончилась. И теперь мы стоим у эскалатора.

— Ну и куда пойдем? — говорит она.

— Только не в школу! — твердо отвечаю я.

— Сама не хочу, — смеется Мишина мама. — В школу уже позвонила и сказала, чтобы они не волновались. Так что в школе тебя ждут только в понедельник. В понедельник-то пойдешь?

— Посмотрим, — пожимаю я плечами.