Где нет зимы

А тетя Мира нам объяснила, что когда в семье дети-ровесники друг на друга не похожи, они называются «двойняшки». Вот так. Мы с Мишей теперь двойняшки. А Паша, получается, теперь не только мой, но и Мишкин старший брат. Только они очень мало разговаривают друг с другом — как-то стесняются, что ли…

Я все это вспомнила и решила с Беллой Борисовной поддержать светскую беседу, Паша всегда так называет вежливые разговоры, когда все друг другу говорят только приятное.

— Чудесные у вас дети, — говорю. — Не страшно, что такие разные, даже лучше: никто их путать не будет. Ведь это счастье, когда в семье дети, правда?

— Правда, детка, правда, — согласилась со мной Белла Борисовна. Поправила на внуках шапочки. И передала маме привет.

Ничего не знает.

Я вот что подумала: а ведь тетя Мира моложе моей мамы. И моложе Лидии Иосифовны. Может быть, тетя Мира родит нам маленького ребеночка? Только надо сперва с Мишей посоветоваться, не против ли он. Все же это его мама, а не наша. Может быть, Мише уже хватит братьев и сестер?

Павел

Когда мы с Гуль вернулись в нашу школу, мою сестренку встретили в классе так, как будто ее возвращение — общий праздник. Еще в середине сентября, когда стало известно, что нас, скорее всего, заберет к себе тетя Мира, весь класс написал Гуль письма, нарисовал рисунки. Все писали: ждем тебя, возвращайся. И учительница ее приходила. Меня увидела, тоже обрадовалась: «Здравствуй, Павел Васильевич! Ну как вы тут?» — глупый вопрос, но я понимаю, что ей больше нечего было спросить. Она хорошая, Гулькина учительница, так что я ей сказал, что мы тут ничего, нормально.

Я вернулся в свой класс тихо. Все делали вид, что ничего не случилось. Но опять-таки я понимаю: люди просто не знают, как вести себя в таком случае, что говорить. Поэтому ничего не говорят вовсе.

С Кирой мы почти не общаемся. Правда, она написала мне записку (очень глупо, можно было подойти и поговорить), спросила, на что я обиделся и почему я ее не замечаю.

А я ни на что не обиделся.

Просто весь сентябрь я сидел в той школе на окраине. Сидел в самом углу класса. Учителя меня не трогали, не замечали. Наверное, понимали, что я тут временно, и им не было до меня никакого дела. Сидит человек тихо, книжку под партой читает — кому он мешает? Никому. Я даже не спросил соседа по парте, как его зовут. Мне было все равно.

Вот тогда, в сентябре, точнее — в первую неделю сентября, я звонил Кире. Каждый день. Она разговаривала со мной очень весело и приветливо. Но ей все время было некогда. То у нее уроки, то ужинать пора, то репетиция, то еще какие-то дела.

Я ведь не дурак.

Я сел и подумал: жизнь у нас слишком разная. У нее Шекспир, а у меня впереди детдом.

И перестал звонить.

Потом выяснилось, что в детдом мы не поедем и скоро вернемся в свою школу. Но звонить Кире по этому поводу было как-то странно. А она сама мне не звонила.

Встретились мы в тот день, когда я вернулся. Если Кира и удивилась, столкнувшись со мной в дверях класса, то виду не подала. Сказала что-то типа: «О, и ты тут? Значит, будешь опять в нашем классе? Хорошо!»

И я согласился, что это хорошо.

Дом, пока нас не было, как-то отсырел, в нем стало пахнуть мышами и пустотой. Мира только вошла, и у нее прямо-таки лицо вытянулось, хотя она мужественно пыталась этого не показывать. Но я-то видел. Только еще я видел, что в доме все по-прежнему, все на местах. Так что я первым делом притащил дрова и начал топить — чтобы стало сухо и тепло.

Мишке идея переселиться в наш дом сразу же не понравилась, и сколько потом Мира его ни улещивала, сколько ни уговаривала, он все равно ходил надутый. Вот и сегодня он, явно недовольный, озирался по сторонам, бурчал: «Ну и что тут хорошего?» — только что мебель не пинал и дверями не хлопал. Мира в конце концов не выдержала, выволокла его на террасу и что-то сердито нашептала. Но тоже без особого толку.

Я пытаюсь к Мишке относиться хорошо. Конечно, он привык, что они с Мирой живут вдвоем. А мы ему чужие, лишние, хоть он и дружит с Гуль. Только дружить — это одно, а жить вместе — совсем другое. Так что я пытаюсь Мишку понимать. Хотя, если честно, он меня раздражает.

Гнев на милость Мишка сменил почему-то только когда увидел пианино в Гулькиной комнате. Дома у них пианино нет, говорят, брали напрокат, но потом Мишка музыку бросил.

А тут он пианино увидел и обрадовался. Подошел к нему, крышку открыл, на клавиши полюбовался, потом закрыл бережно и сказал уже без злости: «Ну что тут у вас еще, показывай!»

Я подумал-подумал и решил Мишку с Гуль на чердак отправить. Они там, конечно, извозились в пыли, зато не мешали нам с Мирой приводить дом в порядок.

Мира первым делом попросила:

— Консультируй меня, как печку топить.

— Да я сам буду ее топить. Мира Александровна!

Но Мира сказала, что ей тоже надо уметь. Мне немного неудобно учить взрослого человека, а Мира все время спрашивает меня, как тут у нас что принято. Где что обычно лежит, как все устроено.

Разместились мы вполне ничего. Я переселился в мамину комнату, Мишке отдал свою, Мире предложил Шурину.