Где поселится кузнец

Я не знал, чему больше удивляться: бунту служаки-педанта или раздражению, с которым он дважды произнес мое имя. Что у него на уме? Зачем-то же он не судим, хотя в Афины полк вошел при командире Скотте, а не Турчине. Не оттого ли он на свободной скамье, что ему назначена роль свидетеля обвинения? В продолжение мая и июня генерал Митчел и комиссары Бюэлла усердствовали, пытаясь расколоть полк, разделить офицеров на чистых и нечистых, но полк не прельщался улыбками армейских Макиавелли. С судьями оказался один Конэнт. А Скотт: почему он избегает моего взгляда?

— Джозеф Скотт! — раздраженно воззвал Гарфилд. — Не заставляйте меня думать, что в полку даже старшие офицеры забыли о дисциплине.

Подполковник Скотт шагнул ко мне, сделал поворот по всей форме и опустился на скамью. Скотт — несуразный, слоновые ноги в огромных сапогах, при плоской, запавшей груди, косматые брови сведены над маленькими, скучными глазами.

— Вы сели на скамью обвиняемых, Скотт!

Конечно, волнуясь, он ошибся местом.

— В продолжение полугода, от ноября до июля, я, Джозеф Скотт, командовал 19-м Иллинойским полком волонтеров. — Он медленно поднялся. — Я не вижу ничего в действиях полка, за что его можно было так оскорблять и отправлять в тыл перед лицом врага. На мой полк… — Он повернулся ко мне: — Простите, Турчин, что я называю полк моим, в данную минуту этого требует справедливость. На мой полк наложено клеймо. Я был командиром, когда полк вошел в Афины, и оставался им еще два месяца, и я требую разделить с Джоном Турчиным скамью обвиняемых.

Гарфилд не успел ответить, как на площади, под окнами суда раздался крик: «Мистер Турчин! О! Мистер Турчин!» — громогласный, живой и отчаянный. Я бросился к окну, тревожась, что когда-то слышал этот голос; знакомое, близкое даже, прорывалось сквозь отчаяние и смертную тоску. Если бы закричали: «Ваня! Ваня!», я подумал бы, что это брат Сергей или отчаявшийся отец. Голос еще раз воззвал ко мне: «Мистер Турчин!» — и захлебнулся, потонул в реве толпы.

На площади свалка. Желтая, будто смерчем поднятая пыль закрывала дерущихся. Я увидел черные спины, литые, курчавые головы, размашистые руки: казалось, свора черных накинулась на своего собрата и он держался один против всех, но разглядеть его в бешеном клубке было невозможно. Негры дрались в кольце белых; алабамские фермеры тоже норовили ударить негра, достать его сапогом, но главной их заботой были солдаты, фермеры не подпускали волонтеров и отступали от суда, в направлении магазинов. Снова послышался призыв: мистер Турчин! — глухой, словно из-под земли, ужасный крик жертвы и два ружейных выстрела.

— Они его убили! Это он, он, Ваня! — крикнула Надин и бросилась из зала.

Все застыли у открытых окон. Джемс Гарфилд оказался рядом со мной. Судья и подсудимый у одного окна, — он, устало опершись о раму поднятой рукой, с горечью и укоризной на лице, и я, дрожащий от того, что остался бессильным зрителем преступления. Толпа остановилась, приняла убийц и спрятала их. На открывшемся месте остался негр; он стоял на четвереньках, потом руки скользнули в пыли, и он упал на бок. Надин бежала к нему, опустилась рядом, взяла его руку, склонилась к груди, потом волонтеры по ее знаку подняли черное тело на руки.

Она оглянулась на окна и жестом отчаяния, личного, еще непостижимого для меня горя закрыла лицо руками.

— Простите, господа! — послышался учтивый голос; у порога стоял мэр Афин, назначенный Митчелом главою комитета граждан. — Ниггер обворовал ниггеров и хотел убежать.

— Но он звал меня!

— Я полагаю, вас звал кто-нибудь из солдат, чтобы вы защитили черного вора… Негр здешний, он жил на Элк-ривер.

— Как его имя?

— Не знаю. — Мэр повернул седую, аккуратную голову на тонкой шее. — Эй, Адамс, вы не знаете, как звали убитого вора?

— Как же! — откликнулся веселый голос. — Такое имя не забудешь: его звали Наполеон.

Глава двадцать пятая

Смерть маячила в изголовье, не уступая Наполеона нашим мольбам, снадобьям Сэмюэла Блейка, псалмам и молитвам полковых негров. Пришли и трое черных рабов из усадьбы, которой принадлежал Наполеон. Мне понадобился Авраам, его не доискались, исчез он и два молодых негра; их солдатские мундиры валялись в палатке, будто негры бежали в одном белье, страшась показаться на земле Алабамы в мундирах северян. Пришлые негры заглядывали в штабную палатку; кто они? Друзья Наполеона или лазутчики? Не они ли держали в руках ножи, нанесшие пять ран в грудь и в плечи Наполеона и смертельную — в живот? Я позвал их к умирающему, проститься; они стояли почтительно, молча, и в глазах Наполеона я не заметил вражды.

Он умирал, и я послал за капелланом.