Где поселится кузнец

Из строя пробился вперед рыжий малый, с незастенчивым, готовым к ссоре лицом, и знавший меня офицер предостерег его:

— Полегче, Барни!

— Слушаюсь, капитан Раффен! — выкрикнул волонтер.

— Барни О’Маллен! — повторил капитан с угрозой. — Держитесь приличий.

— Сэр, мы ведь не жену выбираем. Жену можно и выгнать, если ты не католик, а полковник будет нами помыкать. — И он приступил ко мне: — Вы русский?

— Натуральный, из России.

— Мистер Турчин — гражданин Соединенных Штатов, — сказал Фуллер.

— Ваша страна, значит, похожа на Англию и Турцию? — Барни прикидывался простачком.

— Пожалуй, нисколько. — Я не знал, куда он клонит.

— Как же: Англия угнетает ирландцев, Турция — кандийцев, а вы — поляков! — Его логика действовала на толпу. — Я только и люблю эти три народности; они одинаково несчастны.

— Я знаю поляков, а здесь узнал и ирландцев; это народности сильные, они заслуживают не жалости, а уважения. — Серьезный, без лести тон задел их. — Вот вы оставили Ирландию, — вы или ваш отец?

— Отец похоронен дома!

— Значит — вы: чем же вам здешние порядки лучше?

— И не сравнишь: здесь Соединенные Штаты!

— Отчего же вы не сделали их у себя на родине?

— Я в Ирландии своего курятника сделать не мог, не то что свободные штаты! Вот если бы я был полковник!..

Смешок пробежал по рядам, незлобивый и поровну — надо мной и над Барни.

— А если бы вы узнали, что Ирландия объявила независимость и готовится оружием защитить свою свободу?

— С этого же места и полетел бы назад! — Ирландец и руками взмахнул, показывая, как он это сделал бы.

— Значит, мы с вами сойдемся; не ради денег, а ради свободы мы здесь.

— Мне и деньги нужны, полковник, — сказал Барни, возвращаясь в строй. — У меня талант — повсюду оставаться без гроша: хоть выбери меня в президенты.

Я сказал им, что хотел сказать, а уж под чью команду они пойдут, мою или Гранта, — этого я не знал, да и, признаться, не заботился этим. Волонтеров я нечаянно расположил к себе. Другое дело старшие офицеры: я заметил уклончивый, полный опустошительного презрения взгляд Гранта, недовольство Фуллера, насмешкой суженные глаза Говарда, — похоже, что они заподозрили во мне настойчивого искателя

места.

Капитан держался перед строем, как сметливый артельный староста, занялся новой сигарой, томя волонтеров молчанием, исподволь рассматривая роту за ротой, не очень довольный осмотром. Теперь я вполне понял его приглашение быть игроками и фаталистами, чтобы все шло само собой. Я отступил от уговора — без умысла, желая отгородить себя от гонителей поляков, ирландцев и кандийцев. У Гранта в этом нет нужды, он рожденный янки, дышит своим воздухом и держит в руках свое ружье.

Дело слаживалось по расчетам Фуллера, как ни отстранялся независимостью тона капитан Грант от полка, — и я не находил в себе досады или зависти; только внезапно остудила мысль, что и в армии Севера жизнь моя не сложится просто. Маттун стал для нас с Надин приготовительным классом; Чикаго довершил перемену: мы теперь говорили — наша страна, наша республика, наши порядки; теперь не только чужие, но и я часто называл Надю — Надин. Она вела дом, писала много и хорошо, практиковала в одной из клиник города, ее известность в Чикаго росла. Редакторы Медилл и Рэй полюбили наш дом — и не одни они, — и тут вперед выходила личность Нади, ее ум и хлебосольство.

Между тем в Белый дом переехал наш кандидат Линкольн, Чувствительные люди, жены неукротимых республиканцев, тех, кто славил победу Эйби и ждал от него доходных казенных мест, громко радовались, что в Белый дом въехали наконец и дети: президент Пирс, когда жил там, еще не имел детей, а Бьюкенен был не женат. Леди видели в этом перст господний и обещание вечного мира Америке, а тем временем война ломилась и в окна, и в двери. Север оставался излишне спокоен в сознании своей силы, Юг горячил коня. Юг отпадал от Союза, увлекая пограничные штаты, Юг невозбранно отнимал Союзные форты и арсеналы, искушая офицеров образом рыцарства против торгашей Севера, Юг делал дело, Север плошал, распаляясь речами. Я видел военные преимущества Юга; его всадника, родившегося в седле, его леса и холмы, удобные для партизанских вылазок, его отчаянную решимость защитить свою черную собственность. И все же Юг уступал Северу: он растил хлопок и продавал сырые материалы, в то время как Север лил чугун и сталь, делал машины и прокладывал рельсовые дороги. Юг тоже строил дороги, но клал поверх шпал северные рельсы, он поднимал землю северными плугами, рубил лес филадельфийским топором, вскапывал огороды питсбургской лопатой и даже мусор вывозил на нью-йоркской тачке. Строя жилища, Юг вбивал северные гвозди северными же молотками, одевал своих детей в северные платья и башмаки, и если заколачивал своих мертвецов в гробы из арканзасской сосны, то опускал их в могилы веревками, сплетенными на Севере. Но Север медлил и уклонялся, его военные начальники словно боялись вступить на дорогу войны с ее ужасами и кровью. Вступиться за республику мне теперь можно было только одним способом — взявшись за оружие…