Где поселится кузнец

— Расцеловал бы вас по-старинному, в обе щеки, да ведь — убьет, убьет! — сокрушался Сабуров. — Он и так на меня кулаками машет. А что я такого сказал?! Да, должность полковника доходная, не меньше, чем калифорнийское имение, где нашли золото, но вы-то и за готовым золотом не нагнетесь. Вот ваше золото! — он с горькой завистью показал на Надин.

Мы молчали.

— Отталкивайте, гоните брата! Вот уже полгода, как я поставляю солдат Северу, я один дал армии не меньше полка, и все не для себя, без расчета на эполеты.

— Так не вы ли тот русский полковник, который прельстил Фримонта? — спросила Надин.

— Вот вам моя повинная голова! — Он наклонился. — Если бы не та дуэль на Кавказе, я бы давно стал полковником, я хорошо служил… — Он заметил, что мы отступаем от него, и заторопился: — А все недостаток воображения, оскудение ума: при первом же вопросе — кто вы? — я солгал: полковник! Вспомнил вас, Иван Васильевич, вашу клятву не возвращаться в армию, и подумал: возьму-ка я его оболочку. Я ведь немного буддист, в переселение душ верю. Потом, в Миссури, услышал о вас, а поздно, не отречешься от полковника… Постойте! Я хочу сказать вам о Балашове…

О Наполеоне мы знали: в цепях отправлен на родину. А что Балашов?

— Белл повесился на каторге, кто бы мог подумать? К Балашову суд был милостив, он получил малый срок, а началась война — ему позволили служить. Случайно забрел ко мне в волонтерское депо, и я его помазал

в воины! — Сабуров приблизился к нам, заговорил тихо и быстро: — Император Александр благоволит Америке. Новое царствование счастливо и гуманно. Не поспешить ли нам обратно, господа! Кто бы ни победил — Север, Юг, черт их разбери, нам-то какая разница? Весь их муравейник с Капитолием, с паровыми судами, с пушками и эполетами не стоит вашей головы, Иван Васильевич, и вашей ручки, дражайшая Надин. Мы здесь чужие…

И снова наклонил голову движением совершенной почтительности; Сабуров верил в свои чары и ждал, что рука Надин протянется к нему. И она протянулась резким, наотмашь, движением и громко опустилась на щеку Сабурова. Наклонившееся лицо не сразу поднялось, Сабуров медлил, искоса, из-под бакенбард, озирал площадь, не много ли свидетелей привлекла пощечина.

— Потяжелела ручка, не правда ли? Война, на нее пеняйте.

Перед нею в отчаянии покачивался породистый Сабуров; влагой налились волоокие глаза, желанное мученичество смягчило черты, он припал бы к немилосердной руке, винясь и прося прощения. Я испугался за Надин; по силам ли ей такое, не тронет ли женское сердце поразительная печаль Сабурова? Надин отвернулась, и мы пошли прочь от этого несчастливого места.

— Прощайте! Прощайте, друзья! — услышали мы драматический шепот, но раздался вопль паровоза, топот бегущих ног, железный лязг поезда. Мы оглянулись: Сабуров вспрыгнул на подножку вагона и, прощая нас, помахал рукой.

На исходе дня роты потянулись через Кейро к железной дороге. Я был с Грантом на каменном крыльце мэрии. Генерал устало опирался о чугунные перила, стоял с обнаженной головой. Мы почти не говорили в эту встречу, смотрели на проходившие в ленивой, предвечерней пыли роты и думали свое. С появлением роты Говарда Грант оживился. Я думал, его поразил Говард; вместо свежего юноши перед нами был Дон-Кихот, с дубленным на солнце лицом, с худыми щеками и жидкой светлой бороденкой, так что не сразу и разглядишь.

— А вы обманули командующего! — Улыбаясь, Грант поскреб жесткую бороду. — Я эту лошадь знаю, третью, под лейтенантом. На ней прежде провиантский майор ездил. — Лошадей Грант знал и ценил. Гнедой, правда, все еще служил Мэддисону. — Чем-то вы не угодили Фримонту.

— Напротив, мы сошлись на идее отмены рабства.

— Командующий близок к такому взгляду, — заметил Грант, но с неким отчуждением, будто его дело — война, а философию он оставляет другим.

— Он отнимал раба у мятежника и оставлял его фарисею.

Грант пожал мне руку, пожелал удачи, извинился, что не будет на вокзале, — его ждали на канонерке, которая ночью поднимется вверх по Огайо.

Вечером, на погрузке, при свете факелов, меня разыскал Томас: куда-то исчез капитан Башрод Говард. Лошадь на месте, рядом с седлом на станционной ограде висят его винчестер и пистолет на ремне, а капитана нет. Ничто в Говарде не обещало измены, и все же, впервые после боя на Фэбиусе, я в мыслях допустил ее.