Где-то на краю света

Надежно пристегнутая упряжка дрогнула и рванула. Все фалы, постромки, алыки и вертлюги натянулись и зазвенели.

Лиля Молчанова потерлась щекой о его скулу, сначала с одной стороны, потом с другой.

Он весь подрагивал, смуглое лицо залилось темным румянцем.

– Почему у тебя щетина светлая, а волосы такие черные?

– Да.

– Ты волосы феном сушишь? У тебя там фен!

– Да.

Упряжка вот-вот сорвется. Каюр ее не удержит.

– Я тебе сначала понравилась, а потом разонравилась.

– Да.

– Скажи что-нибудь на своем языке.

Он сказал.

– Что это значит?

Он не стал переводить.

Лиля взяла его за шею и притянула к себе. Он дал себя притянуть.

– Ты все знаешь, – сказала она ему в ухо. – Ты все знал с первой минуты.

– Да.

– Как я рада тебя видеть, Олег.

Он прижал ее к себе так, чтобы ни в чем не оставалось никаких сомнений – впрочем, их и не осталось. Звездолет улетит, но до него еще есть время. Да и это короткое время не принадлежит им, но, может быть, достанется какая-то его часть.

До тех пор, пока «зима не погонит нас в другие места», так говорил кит в древней легенде.

– Там люди ждут.

– Какие люди, я не хочу никаких людей! Я хочу… тебя.

– Ты меня получишь.

– Олежка!!! – заревели из глубины дома. – Где ты застрял-то, айфон мне в руку! Чего там пострадавшая наша?! А?! В кадушке твоей знаменитой утопла?!

– Люди, – сказал Олег Преображенцев и поцеловал Лилю Молчанову в губы. – Там люди. И их много. – А потом добавил непонятное: – Звездолет пришел.

И отстранился. Лиля потянулась за ним, чтобы еще раз поцеловал, ну, нельзя же на этом останавливаться, черт возьми, это нечестно!.. Он не дался, взял ее за руку, и следом за ним она выскочила в ту самую огромную комнату, где давеча пила чай, сидя на шкуре белого медведя с человеком из тундры.

В комнате было полно народу, и все разговаривали. Она с разгону влетела и остановилась. Что тут началось!..

– Лилек! Как ты нас всех напугала! И похудела! Лева, смотри, она похудела! Это от переживаний! А шея? Да что это такое делается, а?! Бедная девочка, нужно срочно помазать ее китовым жиром!

– Таня, ну что ты кудахчешь на манер той самой индейки? Нормальный ребенок, в целости и сохранности. А фельдшер Щупакин еще в семьдесят восьмом году говорил…

– Ну тебя с твоим фельдшером, Лева!

– Здравия желаю, Лилия Алексеевна! С благополучным возвращением! Задали вы нам всем работы!

– Мы же ничего не знали! Мы же ничего не поняли! Лев Михайлович приехал и сказал, что ты пропала, что ты дома не ночевала, а метель! А потом стали по радио объявлять на всю Чукотку, и пограничники даже…

– Ален, подожди, не тарахти! Лиль, ты совсем ничего не помнишь, что ли? Ну, как тебя… того…

Со всех сторон ее обнимали, целовали, прижимали и громко говорили, почти кричали, перебивая друг друга, и растерявшаяся Лиля поворачивалась в разные стороны, и тут ее опять целовали, обнимали, всматривались встревоженно, и столько радости было на лицах, и столько восторга от того, что она спаслась, жива, вернулась!

…Мама и коммунальный сосед Лев Мусаилович любили ее изо всех сил, баловали, ругали, беспокоились. Они тряслись над ней, переживали за нее, гордились ею, считали «необыкновенной девочкой», редкой умницей и писаной красавицей. Когда она выросла, их приставания и замечания – правильно ли живет, все ли благополучно, оценены ли все необыкновенные девочкины достоинства как следует – стали забавлять и раздражать ее. Из крохотного мирка, в котором она была центром, альфой и омегой, радостью и надеждой – «мама, я проснулась!» – она переселилась в большой мир, где всем было на нее наплевать – в большей или меньшей степени. Она никогда об этом не задумывалась и не печалилась о несовершенстве этого большого мира, и именно сейчас, в эту самую секунду, в комнате приземистого полярного дома со шкурой белого медведя на полу, когда малознакомые люди радовались ей, как самому родному и важному человеку, она вдруг все поняла.

Несовершенство и равнодушие той планеты, где она жила раньше, не казались ей ни странными, ни опасными – ей ведь тоже было на всех наплевать.

В большей или меньшей степени.

Очень удобно жить, когда все друг к другу равнодушны. И очень неудобно, болезненно, страшно, когда – нет.

Эти люди не равнодушны к ней?

Кто-то когда-то давным-давно рассказывал Лиле Молчановой о северном братстве и о том, что здесь, на побережье Арктики, все по-другому, а она не верила, и ей казалось, что это сентиментальные сказки, которыми люди утешают себя, потому что заняться им особенно нечем, на краю земли не может быть никаких важных и нужных дел, вот и они и придумывают всякое доброе, слезовыжимательное.

– Лилька, ну, ты даешь! – сказали басом откуда-то из-за спин всех этих людей, оказавшихся родными. – Нет, а можно мне подойти-то? Припасть? Я тоже хочу припасть.

Лиля сначала не поверила своим ушам, а потом не поверила своим глазам.

Полковник Багратионов лихо повернулся, за локоток подхватил особу в очках и с необыкновенным бюстом, и она очутилась прямо перед Лилей.

Похлопала глазами на полковника, сообщила ему интимно:

– Да вы прям кавалер! – высвободила локоток и бросилась Лиле на шею.