Где ваш дом, дети?..

Брожу по спальному корпусу нашего детского дома. На каждом этаже дверь налево, дверь направо, дверь прямо. Тихо. Ряды вешалок. Ряды умывальных кранов. Ряды кроватей, застланных одинаковыми застиранными покрывалами.

В спальнях девочек на некоторых постелях куклы. В спальнях мальчиков пусто. Только на подоконнике забытый кем-то самодельный лук.

Беру лук, пробую натянуть веревочную тетиву.

— Дяденька, это мой, отдайте!..

Оборачиваюсь на умоляющий голос и вижу мальчишку. Первоклашка или второклашка. Пылают оттопыренные уши, просвеченные солнцем. Подрагивают всклокоченные соломенные волосы. Пузырится рубашка, небрежно заправленная в спортивные шаровары.

— Здравствуй, двоечник!

— А вы откуда знаете?

— А я, может, волшебник!

— Тогда наколдуйте, чтобы мама поправилась!

— Она больная? Потому и отдала тебя в детдом?

— Доктора велели меня отдать. У мамы астма.

— А папы нет?

— Он к другой тете ушел. И у них другой мальчик. А меня тетя запретила брать.

— Видать, не очень хорошая тетя.

— Я не знаю.

— И давно ты в детдоме?

— Второй год.

— Мама приходит?

— Домой меня брала на выходные. Пока совсем не разболелась.

— А папа?

— Не-а…

…Дверь открыл симпатичный мужчина в расцвете сил.

— Вам кого? — спросил приветливо.

— Наверное, вас, если у вас есть сын в детдоме.

— Петька? Ну, есть! — На смену приветливости пришла настороженность.

— Я врач. Недавно работаю в этом детдоме…

— Что-нибудь не в порядке со здоровьем у Петьки?

— А вы когда там были?

— Не был и не собираюсь! У меня семья!.. — Он сделал неопределенный жест рукой в глубь квартиры.

— У вас новая семья. Но ведь сына не зачеркнешь.

— Почем я знаю, мой ли это сын! У его мамы много мужей было.

— Неужели никакой памяти о нем?

— А чего беспокоиться! Пристроен: сыт, одет, обут. Не пропадет!..

Еще месяц назад я заведовал детским отделением в нашей больнице. Пять палат, ординаторская, процедурная, буфет.

Жизнь текла по хорошо накатанной колее. Неожиданностей особых не было.

Наш поселок в часе езды от Ленинграда. Трудных больных обычно увозили в райцентр, в город. Наши же пациенты были спокойными — среднепростуженными, среднестрадающими. Мы их лечили по схемам: добросовестно, от альфы до омеги. Среднелечащий персонал.

Детдом был у меня в нагрузку. Районное начальство обязало присматривать. Ходил туда каждый день. Вылавливал больных. Добирал с их помощью план по койко-дням…

— А я одну девочку мамой называю! — говорит мне первоклассница.

— А почему ты ее так называешь?

— Не знаю. Просто так…

— Сергей Иванович, посмотрите в деле, как мое отчество? — просит пятиклассник.

— А ты не ведаешь?

— Кажется, Евгеньевич…

Все детдомовцы душевно травмированы, все с покалеченной психикой. Они учатся, играют, бегают, визжат, дерутся. А внутри страх. Так мне представляется.

Правда словно пропасть, в нее ребята инстинктивно стараются не заглядывать. Правда в том, что они не нужны дома, не нужны семье, не нужны отцу и матери.

Но такая правда разве возможна? Разве она может укорениться в детском сознании? Нет, нет и нет! Не может этого быть! Ведь живет на свете папа, живет мама или оба сразу. Сам факт, что они живы — уже защита, уже спасение для детской души, брошенной в огромный перепутанный мир. Пусть они таковы, каковы есть, но их можно изредка увидеть, потрогать, обнять, ощутить не просто людское соседство, а родство — самую крепкую привязанность, самую теплую, самую нежную близость…

Оказавшись во внесемейном пространстве, почти все дети пытаются походить на взрослых. Получаются, конечно, карикатуры. Но, мне кажется, это способ самозащиты. Изобразить себя сильным и бывалым, громким и зубастым, чтобы никто не успел заметить, какой ты тихий и нежный, как легко тебя задеть, легко сделать больно…

Бросается в глаза их педагогическая запущенность. Понятий о внешнем приличии, об этикете у многих нет и в помине. Заходят, например, две девочки в мой кабинет и, ни слова не говоря, начинают рыться в медицинских картах, берут со стола мой стетоскоп и начинают им играть, лезут в шкаф с медикаментами. Наблюдаю заинтересованно. Спрашиваю:

— Зачем вы пришли? У вас что-то болит?

— А ни за чем! — отвечают девочки и, как ни в чем не бывало, выплывают из кабинета…

Почему я бросил отделение? Там было уютно, спокойно.

Но, во-первых, детдомовцы постоянно перед глазами. То одни, то другие.

Я был им больше нужен, чем пациентам домашним. Представлялось, что я больше могу, чем просто назначать лечение. Ко мне всегда тянулись ребята. Даже когда сам был школьником…

Там, в детдоме, буду делать свою медицину — добрую, неформальную, построенную на движениях души, а не на движениях пишущей руки. Представлялось, что там-то, в детдоме, я что-то реально смогу изменить…

Из детдома какие-то мальчишки звонили в поселок по домашним телефонам. Если голос отвечающего не нравился, говорили что-нибудь подлое. Одной женщине сообщили, что у нее сын умер, и ее с сердечным приступом отправили в больницу.

Кто звонил, узнать не удалось. Приходил здоровяк милиционер, беседовал с ребятами. Никто никого не назвал…