Гейнрих фон Офтердинген

Исполнить пастырей надежды,

И выйти на умильный зов

Из колыбели - в свет и росы,

В хрустальной ткани и в венке;

И символ единенья - розы

Качаются в его руке.

И вкруг него повсюду в сборе

Все, в ком кипит живая кровь.

К нему летят в веселом хоре

И благодарность, и любовь.

И брызжет жизнью, как лучами,

Он в мир оцепенелый наш,

И медленными пьет глотками

Любовь из заповедных чаш.

И чтоб железный век расплавить,

Поэту он вручает власть,

Кто в пьяных песнях будет славить

Его веселье, смех и страсть.

Он право на уста прекрасной

В награду передал певцам.

Так знайте все, что вы не властны

Противиться его устам".

-  Прекрасный пророк! - воскликнули девушки. Шванинг имел очень довольный вид. Они стали было возражать, но это им не помогло. Им пришлось протянуть ему прелестные губы. Гейнриху было совестно перед своей серьезной соседкой, а не то он бы радовался, что у певцов такие права. Вероника была в числе принесших венок. Она радостно вернулась и сказала Гейнриху: - Правда, хорошо быть поэтом? - Гейнрих не решался воспользоваться этим вопросом.

Избыток радости и смущение первой любви боролись в его сердце. Прелестная Вероника стала шутить с другими, и он выиграл, благодаря этому, время для того, чтобы побороть свою чрезмерную радость. Матильда рассказала ему, что играет на гитаре:

- Ах, - сказал Гейнрих, - как бы я хотел поучиться у вас игре на гитаре. Я уже давно питаю это желание.

-  Меня учил отец; он играет с неподражаемым совершенством, - ответила она, покраснев.

- А все-таки я полагаю, - возразил Гейнрих, что я скорее бы научился у вас. Мне так хочется услышать ваше пение.

- Не ждите слишком многого.

- О, - сказал Гейнрих - чего только я не мог бы ожидать, когда одна речь ваша - уже пение, и вид ваш возвещает небесную музыку.

Матильда ничего не ответила. Отец ее вступил с ним в разговор, и Гейнрих говорил с необычайным воодушевлением. Сидевшие рядом изумлялись разговорчивости юноши и образности его речи. Матильда смотрела на него с тихим вниманием. Она, видимо, наслаждалась его речами, еще более красноречивыми, благодаря выразительности его лица. Глаза его сверкали необычным блеском. Он часто оглядывался на Матильду, которая изумлялась выражению его лица. В пылу разговора он незаметно схватил ее руку, и она невольно подтверждала многое из его слов легким пожатием. Клингсор искусно поддерживал в нем его увлечение и постепенно вызвал всю его душу на уста. Наконец, все встали и поднялся общий гул. Гейнрих остался подле Матильды. Они стояли в стороне никем не замеченные. Он держал ее руку и нежно поцеловал ее. Она не отняла руки и взглянула на него с неописуемой ласковостью. Он не мог сдержать себя, наклонился к ней и поцеловал ее в губы. Она, захваченная врасплох, невольно ответила горячим поцелуем. - Милая Матильда! - Милый Гейнрих! - Вот все, что они были в состоянии сказать друг другу. Она пожала его руку и пошла к другим. Гейнрих чувствовал себя точно на небе. К нему подошла мать, и он излил на нее всю свою нежность. Она сказала: - Правда, хорошо, что мы поехали в Аугсбург? Тебе, ведь, здесь, кажется, нравится? - Милая мать, - сказал Гейнрих, - таким я все же не представлял себе Аугсбург. Тут дивно хорошо.

Остальная часть вечера прошла среди нескончаемого веселья. Старики играли, болтали и смотрели на танцующих. Музыка вздымалась морем радости и поднимала упоенную молодежь.

Гейнрих ощущал радостные пророчества и первой радости, и первой любви. Матильда тоже охотно отдавалась власти обаятельных волн и скрывала свою нежную доверчивость, свою распускающуюся любовь к юноше лишь под прозрачным покрывалом. Старый Шванинг заметил их близящееся согласие и дразнил их обоих.

Клингсору Гейнрих понравился, и его радовала нежность юноши к Матильде. Другие юноши и девушки вскоре заметили, что с ними, стали дразнить серьезную Матильду и молодого тюрингенца и открыто радовались, что не придется более опасаться Матильды в их собственных сердечных делах.

Была уже глубокая ночь, когда гости стали расходиться.

- Вот первое и единственное празднество в моей жизни, - говорил себе Гейнрих, когда остался один, и мать его, утомленная, легла спать. - У меня такое же чувство в душе, как при виде голубого цветка во сне. Что за странная связь между Матильдой и этим цветком? То лицо, которое склонялось ко мне из чашечки цветка, было небесное лицо Матильды, и теперь я вспоминаю, что видел ее лицо и в той книге. Но почему там оно не трогало моего сердца? О, она воплощенный дух песни, достойная дочь своего отца. Она претворит мою жизнь в музыку, сделается моей душой, хранительницей моего священного пламени. Какую вековечную верность чувствую я в себе! Я рожден лишь для того, чтобы поклоняться ей, вечно ей служить, чтобы думать о ней и ощущать ее. Нужна целая нераздельная жизнь для созерцания и поклонения ей. И неужели я тот счастливец, чья душа дерзает быть отзвуком ее души? Не случайно я встретил ее в конце моего путешествия и не случайно блаженное празднество отметило величайшее мгновение моей жизни. Иначе и быть не могло: ее близость превращает все в праздник.