Генерал Абакумов. Палач или жертва?

Следует отметить, что, кроме арестов чекистов-евреев, была и другая волна арестов 1951 года, связанная преимущественно со случаями коррупции.

Первым к допросам Абакумова приступил заместитель Генпрокурора К. Мокичев. Фактически он заменил своего шефа Сафонова, попавшего в автомобильную катастрофу и оказавшегося на несколько месяцев в Кремлевской больнице.

Итак, Мокичев спрашивает Абакумова:

– Почему вы долго не арестовывали Этингера, а после ареста запретили допрашивать о терроре, сказав Рюмину, что Этингер «заведет в дебри»?

– Руководство 2-го управления доложило мне, – отвечает Виктор Семенович, – что Этингер является враждебно настроенным. Я поручил подготовить записку в ЦК. В записке были изложены данные, которые убедительно доказывали, что Этингер – большая сволочь. Это было в первой половине 1950 года, месяца не помню. Но санкции на арест мы не получили. А после того как сверху спустили санкцию, я попросил доставить Этингера ко мне, так как знал, что он активный еврейский националист, резко антисоветски настроенный человек. Когда я стал нажимать на него, Этингер сказал, что он честный человек, лечил ответственных людей. Назвал фамилию Селивановского – моего заместителя, а затем Щербакова. Тогда я заявил, что ему придется рассказать, как он залечил Щербакова. Тут он стал обстоятельно доказывать, что Щербаков был очень больным, обреченным человеком.

В процессе допроса я понял, что ничего, совершенно ничего, связанного с террором, здесь нет. А дальше мне докладывали, что чего-то нового, заслуживающего внимания, Этингер не дает.

– Вам известно, что Этингер был переведен в Лефортовскую тюрьму с созданием необычного для него режима?

– Это неправильно. И внутренняя, и Лефортовская тюрьма одинаковы, никакой разницы нет.

– Вы давали указание о том, чтобы содержать Этингера в особых, опасных для его жизни условиях?

– В каких особых? – удивленно переспрашивает Абакумов.

– В более жестких, чем всех остальных? Ведь Этингера поместили в сырую и холодную камеру.

Виктор Семенович понимает вопрос и, улыбаясь, отвечает:

– Ничего особенного здесь нет, потому что он – враг. Мы можем и бить арестованных – в ЦК ВКП(б) меня и моего первого заместителя Огольцова неоднократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно.

Арестованный есть арестованный, а тюрьма есть тюрьма. Холодных и теплых камер там нет. Говорилось о каменном полу – так, насколько мне известно, пол везде каменный. Я говорил следователю, что нужно добиваться от арестованного правды, и мог сказать, чтобы тот не заводил нас в дебри.

Автор документальной повести «Голгофа» Кирилл Столяров комментирует этот поединок так: «Надо сказать, что силы при допросе оказались неравными. Заместитель Генерального прокурора Мокичев был правоведом высшей квалификации с аттестатом профессора, тогда как, напоминаю, образовательный багаж Абакумова ограничивался четырьмя классами начальной школы. И все же у меня исподволь сложилось впечатление, что в протоколах допросов их следовало поменять местами – уж больно все это похоже на диалог профана с жестким, вполне компетентным собеседником».

Во время допросов Виктор Семенович, признавая свои ошибки, недостатки и неудачи в чекистской работе, больше ни в чем не считал себя виновным. Аргумент у него действительно был сильнейший: «Я был весь на глазах ЦК ВКП(б). Там повседневно знали, что делается в ЧК». Ну что тут скажешь в ответ, как возразишь?

В одиночной камере бывший министр пишет письмо ЕМУ: «Теперь по поводу заявления тов. Рюмина о том, что я якобы намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний по террору. Этого не было, и быть не могло. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы. Должен прямо сказать Вам, товарищ Сталин, что я сам не являюсь таким человеком, у которого не было бы недостатков. Недостатки имеются и лично у меня и в моей работе. В то же время с открытой душою заверяю Вас, товарищ Сталин, что отдаю все силы, чтобы послушно и четко проводить в жизнь те задачи, которые Вы ставите перед органами ЧК. Я живу и работаю, руководствуясь Вашими мыслями и указаниями, товарищ Сталин, стараюсь твердо и настойчиво решать вопросы, которые ставятся передо мной. Я дорожу тем большим доверием, которое Вы мне оказываете за все время моей работы как в период Отечественной войны в органах Особых отделов и СМЕРШ, так и теперь – в МГБ СССР.

Я понимаю, какое большое дело Вы, товарищ Сталин, мне доверили, и горжусь этим, работаю честно и отдаю всего себя, как подобает большевику, чтобы оправдать Ваше доверие. Заверяю Вас, товарищ Сталин, что какое бы задание Вы мне не дали, я всегда готов выполнить его в любых условиях. У меня не может быть другой жизни, как бороться за дело товарища Сталина.

В. Абакумов».