Генерал Алексеев

Алексеев — человек рабочий, сурово воспитанный трудовой жизнью бедняка, мягкий по внешнему выражению своих чувств, но твердый в основании своих корней; веселье и юмор свойственны ему, скорее, как сатирику; человек, не умеющий сказать слова с людьми, с которыми по существу не о чем или незачем говорить, военный по всему своему складу, природный воин, одаренный всем, что нужно руководителю, кроме разве умения быть иногда жестоким; человек, которого нельзя себе представить ни в какой другой обстановке, практик военного дела, которое знает от юнкерского ранца до руководства крупными строевыми частями; очень доступный каждому, лишенный всякой внешней помпы, товарищ всех подчиненных, не способный к интригам…

Алексеев глубоко религиозен; он всегда истово крестится перед едой и после нее, аккуратно по субботам и накануне больших праздников ходит к вечерне и т.д. Глубокая и простая вера утешает его в самые тяжелые минуты серьезного служения родине. Отсюда же у него неспособность всегда предвидеть чужую подлость, он готов в каждом видеть хорошее. Это не мешает ему часто в разговоре с близкими называть кого следует “скотами”, “мерзавцами”, “сволочью” и т.п.

Жена его очень симпатична, проста, деятельна и внешне до сих пор красива и моложава. Единственный их сын, Николай Михайлович, корнет Л.-Гв. Уланского Его Величества полка, все время в строю. Этот вопрос разрешен тоже по-алексеевски: он не хочет, чтобы его сын подал пример “устройства” при безопасных штабах, а сын понимает это еще лучше.

Алексеев неприхотлив и обходится тем, что есть. Если ему подают за столом что-нибудь плохое, он говорит, что плохо, но ест. В мелочной повседневной жизни он нуждается в опеке, которая всегда и была на обязанности жены… Как умный человек Алексеев отнюдь не разделяет курс современной реакционной политики, чувствует основные ошибки правительства и ясно видит, что царь окружен людьми, совершенно лишенными здравого смысла и чести, но зато преисполненными планами устройства личной своей судьбы. Он не раз высказывал, что манифест об устройстве самостоятельного Царства Польского должен был быть опубликован не тогда, когда вся Польша уже была отдана немцам, а в самом начале войны.

Память Алексеева изумительна. Как Главнокомандующий Северо-Западным фронтом он, бывало, сидел и часами изучал карту и получаемые телеграммы. Затем садился к письменному столу и, уже не глядя ни на карту, ни в телеграммы, писал своим бисерным почерком директиву на трех-четырех листах, точно означая место каждого корпуса и дивизии, все пункты и т.п. Имея орден Белого орла, вернее, право на него, он не носит его, потому что сам еще не купил, а казенного не прислали. Он глубоко презирает всех, кто не знает, что служит родине, но хорошо знает двор и помнит свою карьеру. И он убежден, что, если к весне 1916 г. дела поправятся, его удалят, чтобы дать закончить войну людям из “своих”. А так как он ничего не добивается, то и служит по совести, пока нужен…»

И вот еще один весьма показательный штрих, отмеченный уже Борисовым. «Со всей ревнивостью настоящего служаки и человека, больше всего дорожащего пользой великого дела, которому он служил, Михаил Васильевич оберегал дело от всяких посторонних влияний и вмешательств. В этом отношении он, столь неограниченно деликатный и мягкий, сразу давал понять, что не допустит в святая святых тех, кому этого хотелось бы лишь для собственного любопытства». Важно понять и оценить подобные качества начальника штаба Главковерха: именно в это время разгорелся известный «шпионский скандал», связанный с разоблачением деятельности полковника С.Н. Мясоедова, обвинениями в адрес военного министра Сухомлинова и других сотрудников Военного управления. Позднее, в августе 1917 г., Алексеев в качестве свидетеля давал показания Следственной комиссии по «делу Сухомлинова» и, хотя не приводил фактов ошибочной или преступной работы бывшего военного министра, не верил в то, что бывший военный министр являлся «изменником», но обвинял министерство в неоправданной доверчивости в деловых контактах. Вероятность внедрения немецкой разведки даже в самые высшие «сферы» не исключалась. Щепетильность и настойчивость Алексеева в соблюдении военных секретов относилась не только к себе самому, но и к самым близким ему людям. Он, как известно, настоятельно требовал от сына сжигать его весьма доверительные письма (что, правда, сыном далеко не всегда делалось).