Генерал без армии

Вряд ли толстяк мог что-то внятно сообщить. Он икнул, разжал руки. Но упасть молоку Шубин не дал, перехватил крынку, оттолкнул толстяка плечом и ворвался в горницу. Фриц запнулся о какие-то бидоны, упал, ударился головой. С ним уже все было ясно. Конец, отработанный материал.

В углу горницы стоял вытянутый стол, две длинные лавки. У стены лицами друг к другу сидели фельдфебель и обер-лейтенант.

Шубин все еще не мог отойти от изумления. Почему так вышло?

Немцы дружно закричали, стали подниматься. Молодой офицер потянулся к кобуре, фельдфебель извернулся, чтобы схватить автомат, стоявший в углу.

Глеб метнул в него крынку. Фельдфебель увернулся. Крынка вонзилась в стену, разлетелись осколки, брызнуло молоко. Лавка не удержалась под задницей фельдфебеля, перевернулась. Сам он издал протестующий возглас и загремел под стол. Обер-лейтенант выхватил служебный «вальтер», искал мишень, которая качалась перед глазами и никак не желала фиксироваться.

Глеб бросился вперед, схватился за край лавки, на которой сидел обер-лейтенант, рванул его вверх. Офицер получил по мягкому месту, ноги его подогнулись. Он повалился лицом в собственную тарелку, выронил «вальтер».

Все это произошло за считаные секунды. Фельдфебель барахтался под столом, упорно тянулся к автомату. Сдавленно голосила хозяйка дома. Офицер откинулся от стола, выкрикнул что-то злобное.

Глеб схватил его за шиворот, треснул лбом о столешницу. Запрыгала и свалилась на пол тарелка с картошкой, брызнули осколки. Обер-лейтенант испустил какой-то подозрительный звук и стал сползать под стол.

Шубин метнулся на противоположную сторону, стряхнул с плеча «ППШ», врезал прикладом в лоб фельдфебелю. Тому как раз надоело ползать по полу, и он решил подняться. Удар был крепок, треснула лобная кость, глаза сбились в кучку, и фашист опять повалился на пол.

Старший лейтенант перевел дыхание, осмотрелся.

Хозяйка сидела на корточках в противоположном углу, истово крестилась. Ее дряблый подбородок дрожал.

– Другие немцы есть в доме, гражданка?

Женщина энергично замотала головой:

– Нет. Эти трое приехали на мотоцикле.

Шубин подбежал к противоположному окну. Оно выходило во двор, который ранее находился в слепой зоне. Открылся вид на сараюшки, дощатый курятник. У крыльца стоял немецкий мотоцикл.

Старший лейтенант резко обернулся, прошелся взглядом по горнице.

Женщина перебралась на колченогий стул, закрыла лицо руками и заплакала так, как будто уже сидела на скамье подсудимых. Пускаться в бега она не собиралась. Да и куда сбежишь от дома, от хозяйства?

Офицер со стоном приходил в себя. Поперек его груди лежала тяжелая лавка, не позволяющая ему подняться. Он стал отрывать ее от себя, что-то бормотал про русских свиней. В светлых волосах живописно запеклись картошка и огородная зелень.

Снова пригодился приклад. Глеб ударил по этому натюрморту. Обер-лейтенант икнул, вдруг взметнулся с каким-то нечеловеческим ревом и схватил разведчика за ногу!

Шубину снова пришлось орудовать лавкой. Он поднимал ее, с силой бил офицера, сломал ему плечо, раздробил грудную клетку. Фашист вздрогнул и затих.

На Глеба навалилась какая-то нечеловеческая усталость. Он поднял лавку, уселся на нее, отдышался.

Офицер пускал слюну, хрипло дышал. Он был уже не боец. Как, впрочем, и двое других. Толстяк отмучился, лежал под бидонами и уже не шевелился. Фельдфебель что-то лопотал, скорчившись под столом, из разбитого виска сочилась кровь. Шевелиться он не мог, конечности парализовало.

– Что, гражданка, кормим, значит, фашистских оккупантов? – проговорил Глеб. – И ведь продукты где-то находим. На голодных красноармейцев не хватило, а на захватчиков – пожалуйста. Так получается?

– Вы не понимаете, товарищ, – пробормотала женщина. – Я живу одна, выращиваю все, что могу. Муж умер от оспы еще в тридцатом году. Дочь уехала в город, училась на лекаря. Как началась война, я не получила от нее ни одного письма. Советским солдатам я отдала всех кур, последнюю тощую свинку. Яйца кончаются, картошка еще не выросла, доедаю прошлогодние запасы. Немцы приезжают, мне приходится им что-то ставить на стол, иначе они от злости расстреляют меня.

– Часто приезжают? – Шубин покосился на офицера, не подающего никаких признаков жизни.

– Эти трое уже были. Они шумные, наглые, но почти не обижали меня.

– Думаю, больше не приедут, – сказал Шубин. – Ладно, гражданочка, живите. А припасы в следующий раз отдавайте тем, кто в них действительно нуждается.

Хлопнула задняя дверь, раздался топот. В избу влетел красноармеец Малинович, шумно выдохнул, опустил автомат и стал растерянно озираться.

– Нравится? – осведомился Глеб. – Один вопрос, боец. Почему я за вас все это должен делать?

– Так вы сами сюда пошли, товарищ старший лейтенант, – промямлил разведчик. – А нам велели остаться. Мы-то чего?

Хлопнула дверь. В горнице возник взволнованный Ленька Пастухов, за ним потянулись остальные бойцы.

Ситников удивленно присвистнул и проговорил: