Генерал Дима. Карьера. Тюрьма. Любовь

Была ранняя весна, в самолете я сидела у окна, и меня сильно продуло. В результате вместо того, чтобы загорать и развлекаться, я три дня пластом пролежала в гостиничном номере, умирая от дикой боли в ухе. Врач поставил диагноз: тяжелейший отит.

А в это время Дима попросил своих адвокатов позвонить мне в Израиль. Я всегда останавливалась в одной и той же гостинице, и найти меня не составляло бы труда. Но я-то находилась совсем в другом месте.

Адвокаты позвонили и услышали, что госпожа Перепелкина не приезжала.

— Как не приезжала? — Дима чуть с ума не сошел от этой новости и поставил на уши весь Израиль и весь Аэрофлот. Но я летала в Турцию самолетом другой компании, поэтому мои следы нигде нельзя было обнаружить. Никто не мог понять, куда я делась.

Вернулась я из Турции больная и несчастная. И сразу поехала в «Кресты» к Диме. Ничего не зная о произведенном моим внезапным исчезновением переполохе, я явилась в тюрьму как ни в чем не бывало. А Дима не спешил вывести меня на чистую воду. Я только заметила, что он плохо выглядит. Под глазами появились круги, и прибавилось седых волос на голове.

— Ну, рассказывай, как съездила? — спросил Дима.

Я начинаю ему рассказывать несуществующие подробности про Израиль. Он выслушал мой рассказ, не перебивая, а потом сказал:

— А теперь рассказывай правду, дорогая!

Пришлось рассказать правду.

Время от времени я все равно брыкалась и отстаивала свою независимость, но практически всегда потом жалела об этом. Хотела как лучше, а получалось как всегда. Все это, конечно, не значит, что я сама ни на что не способна и полностью завишу от Димы, но опыт научил меня в спорных вопросах принимать его точку зрения.

Для меня этот процесс был очень мучительным, поскольку в первом браке все было наоборот. Все решала я. Даже мои роли в жизни были несколько иными. На первом месте была Ира-адвокат, потом уже мать и жена. Теперь все изменилось. Мои адвокатские амбиции сильно сдвинулись в общей системе ценностей, уступив место другим приоритетам.

Жестокий урок

У Димы есть довольно своеобразные методы обучения. Он всегда найдет способ преподать запоминающийся урок, если ты упорно продолжаешь поступать по-своему.

Я по натуре сова, могу, если надо, работать ночь напролет, но вот утром… Если я встану в восемь — день пропал. А к Диме в «Кресты» нужно было приезжать рано. Час уходил на то, чтобы встать, собраться, накраситься. Еще час отнимала дорога. В тюрьму сразу не пускали, нужно было отстоять очередь. Иногда, в зависимости от количества следователей и адвокатов, на это уходило до двух часов.

Кабинетов всего 32, приходилось ждать свободного. Двое выходили, запускали следующих. Но мне нередко приходилось пропускать свою очередь, так как нам постоянно выделяли только следственный кабинет № 5, и если он был занят, я вынуждена была ждать. Другие адвокаты проходили в порядке очереди, а я уныло ждала, пока освободится наш персональный номер. Конечно, это наводило на некоторые мысли. Дима считал, что кабинет № 5 был лучше других приспособлен для прослушивания и наблюдения.

Все вместе приводило к тому, что я регулярно опаздывала. Диме это надоело.

— Если завтра опоздаешь, — сказал он, — смотри. Я вырежу у себя на руке столько сантиметров кожи, сколько часов ты заставишь себя ждать.

— Хорошо, — ответила я, не веря в серьезность угрозы.

Дело, конечно, не в том, что я люблю долго спать. Просто мне приходилось жить в крайне напряженном ритме. Было очень много работы, я переписывала и перепечатывала огромное количество страниц. Из тюрьмы я выходила в восемь вечера и лишь к девяти добиралась домой. А у меня ещё был муж, с которым как-то надо было общаться, меня ждал ребенок с несделанными уроками. Помимо Димы у меня были другие клиенты, с которыми надо было поддерживать отношения, обсуждать какие-то деловые вопросы хотя бы по телефону. Хотелось и телевизор посмотреть. В общем, ночью я садилась за компьютер, а спать ложилась уже на рассвете: то в четыре, то в пять, а то и в шесть.

Это был такой хронический недосып, что в тюрьме меня охватывало непреодолимое желание спать. Я просто падала с ног от постоянной усталости. Дима укладывал меня на лавку, накрывал пальто, и я проваливалась в глубокий сон. Эти два-три часа он никого не пускал в кабинет, а если кто-то заглядывал, Дима тихо говорил: «Ира спит».

После того предупреждения, которое мне сделал Дима, я все-таки опоздала. Приводят Диму, он бледен как смерть.

— Что случилось? — спрашиваю, начисто забыв про вчерашнее.

В ответ он молча поднимает рукав. Рука забинтована какой-то тряпкой. Я размотала эту повязку и увидела жуткую картину: рука была разрезана ножницами.

— Я же вчера тебе обещал, что сделаю это, если ты опоздаешь. Ты опоздала, — сказал Дима.

Пришлось бежать в аптеку, останавливать кровотечение — разрез был очень глубокий — и потом каждый день, в течение двух месяцев, делать перевязки. О том, чтобы сообщить тюремному врачу, не могло быть и речи. Диму отправили бы в карцер.