Генерал Ермолов

— …писал бы на него… письма, — закончил вдруг Ермолов как ни в чем не бывало, — …натуральным стилем. Он ведь грамоте-то, Пашкевич, тихо знает. Говорят, милый, любезный Грибоедов, ты ему правишь стиль?

Лобовая атака.

Грибоедов выпрямился.

— Алексей Петрович, — сказал он медленно, — не уважая людей, негодуя на их притворство и суетность, черт ли мне в их мнении? И все-таки, если вы мне скажете, кто говорит, я, хоть дурачеств не уважаю, буду с тем драться. Вы же для меня неприкосновенны, и не одной старостью.

— Ну, спасибо, — сказал Ермолов и недовольно улыбнулся, — я и сам не верю… На прощанье вот вам два совета. Первый — не водитесь с англичанами. Второй — не служите вы за Пашкевича, не очень-то усердствуйте. Он вас выжмет и бросит. Помните, что может назваться счастливым только тот, которому нечего бояться. Впрочем, прощайте. Без вражды и приязни»^{705}.

Мне бы извиниться за затянувшуюся цитату, однако воздержусь: надеюсь, доставил читателю удовольствие.

Да, Алексей Петрович переживал отставку, но переживал мужественно, во всяком случае, не так, чтобы за какой-то год сдать и превратиться в развалину, засыпающую даже во время чрезвычайно эмоциональной беседы с гостем, хотя и незваным, и неуважаемым им. Тому «старику» было-то от роду всего пятьдесят лет, и он надеялся еще пожить, и пожил тридцать три года. Здесь, думаю, Юрий Николаевич несколько перебрал в художественном вымысле, но перебрал талантливо.

Ермолов не ошибался: Грибоедов действительно писал вместо безграмотного Паскевича не только официальные донесения в Петербург, но и частные письма, что убедительно доказал Натан Яковлевич Эйдельман в самом начале книги «Быть может за хребтом Кавказа»^{706}. Времени для творчества совсем не оставалось. А вот при Алексее Петровиче у него «много досуга было», и он, если «немного наслужил, так вдоволь начитался», как сам признавался. И добавлю: написался. А в прочее время «составлял роскошную обстановку… штаба» главнокомандующего^{707}

. Александр Сергеевич — человек умный и ироничный мог, конечно, занять любое офицерское собрание.

С Грибоедовым Ермолов встретился в 1828 году в Москве. А следующим летом Алексея Петровича навестил другой Александр Сергеевич — Пушкин, который и описал свой визит к опальному генералу в «Путешествии в Арзрум», то есть в путешествии на Кавказ. Посмотрим, как отреагировал хозяин на появление поэта в его орловском доме на Борисоглебской улице…

* * *

В первый раз, как известно, Пушкин ехал на Кавказ с семейством почтенного Раевского, когда был молодым поэтом-роматиком, увлеченным юной дочерью прославленного генерала Марией, которой посвятил немало совершенных по форме стихов. Но в данном случае речь пойдёт не о потаенной

любви поэта, а о его визите к опальному генералу…

С тех пор минуло девять лет. Юноша стал мужчиной, увлеченным идеей жениться. Обратил внимание на Аннету Оленину, потом на Катеньку Ушакову. От первой сам отказался. Вторая отказала ему. Конечно, переживал, но скоро успокоился. В один из приездов в Москву увидел Наталью Гончарову. Она и стала невестой его мечты. Послал свата Федора Толстого. Тот вернулся ни с чем, если не считать уклончивых обещаний. Чтобы скоротать время до получения согласия матери красавицы, решил отправиться на Кавказ.

Из Москвы Пушкин выехал 1 мая 1829 года. Сделав крюк в двести верст, заехал к Алексею Петровичу в Орел. Вот что писал он об этом в «Путешествии в Арзрум»: «Я приехал к нему в восемь часов утра… Ермолов принял меня с обыкновенной своей любезностью. С первого взгляда я не нашел в нем ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что неестественная. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом. Он был в зеленом черкесском чекмене. На стенах его кабинета висели шашки и кинжалы, памятники его владычества на Кавказе. Он, по-видимому, нетерпеливо сносит свое бездействие»^{708}.

Пушкин, недавно прощенный царем, делает крюк в двести верст ради того, чтобы навестить опального генерала, до того ему незнакомого, — это, скажу я вам, поступок смелого человека. А портрет! Будто высечен из камня великим Роденом. Какая силища в человеке! Неужели оправился от потрясения, вызванного отставкой? Похоже, не совсем, коль проницательный поэт отметил: «Он, по-видимому, нетерпеливо сносит свое бездействие».

Ну а Пушкин, какое впечатление произвел он на Ермолова? Без сомнения, Александр Сергеевич понравился Алексею Петровичу. Свидетельством того является письмо его брату Денису Васильевичу, написанное вскоре после визита поэта: