Генерал-фельдмаршал Голицын

А понеже Мазепа выучился до того в коллегиуме иезуитов, писал латиницей, болтал по-немецки и по-польски, то ничего удивительного, что уже при гетмане Дорошенко он стал генеральным писарем Запорожского войска, Дорошенко даже посылал своего молодого писаря послом в Стамбул за турецкой подмогой и в Москву для тайных бесед. В Москве хитрый как лис Мазепа сумел показаться тогдашнему ближнему боярину Артамону Сергеевичу Матвееву[12]. Допущен он был и к царю Алексею Михайловичу, и с царскими грамотами, зовущими Дорошенко перейти, под высокую царскую руку, Мазепа был снова отправлен на Правобережную Украину. Но ехать прямо к Дорошенко Мазепа побоялся и переметнулся к Левобережному гетману Самойловичу. Здесь снова он становится генеральным писарем, хотя предает и нового покровителя. В первом Крымском походе Мазепа вошел в доверие к Василию Голицыну и выложил ему удобную для фаворита лжу, — мол, именно по приказу Самойловича казаки подожгли степь и из-за этих великих пожаров вся голицынская рать и повернула назад.

В благодарность за эту услугу Василий Голицын спешно, прямо в воинском лагере, собирает казацкую раду, окружает ее стрельцами и заставляет избрать гетманом своего любимца. Став гетманом, Мазепа, с благословения Голицына, добивается ссылки своего недавнего благодетеля Самойловича в Сибирь.

Но через год, когда пало правление Софьи, Мазепа, ехавший в Москву с поздравлениями Василию Голицыну, поздравляет уже в Троицком монастыре царя Петра I. И что же, он так сумел расположить своей верноподданностью и ученостью молодого царя, что тот выдает Мазепе на правеж всех его супротивников на гетманщине.

Вот к какому человеку, предавшему уже по очереди одного короля и трех гетманов, ехал на совет Шереметев.

«Хорошо еще, что в Батурине стоит полк московских стрельцов», — размышлял Борис Петрович, Направляясь в гетманскую резиденцию.

Однако же у ворот во двор резиденции боярина остановили толсторожие здоровые сердюки из личной охраны Мазепы.

Борис Петрович у себя в Белграде был уже наслышан об этой гвардии гетмана, набираемой из всякого воинского сброда, промышлявшего на дорогах войны. Тут были и немецкие ландскнехты, и трансильванские мадьяры, но более всего было разорившейся польской шляхты. Ведь в глубине души и сам Иван Мазепа Все еще считал себя Яном Мазепой, и потаенной мечтой гетмана и близкой к нему старшины было жить по примеру великородного польского панства — Потоцких и Вишневецких, Сапег и Радзивиллов. И год от года Мазепа заводил польские порядки на гетманщине: раздавал щедрые маетности близкой старшине, обращая не только посполитых, но и вольных казаков в холопы самозваного панства, отдавая шинкарям-евреям в аренду весь винный откуп, тайно покровительствуя униатам и отцам иезуитам.

До Москвы о том доходили только слухи, в Белгороде Шереметев ведал о делах гетмана куда больше. Но кому ему было жаловаться, если Мазепа был в такой чести у молодого царя.

«Не надежен, ох не надежен бывший покоевый короля Яна Казимира!» — размышлял Борис Петрович, вступали гетманские покои. В молодые годы, когда отец Шереметева сидел воеводой в Киеве да и ходил во время своего первого посольства в Речь Посполитую, боярину часто доводилось бывать в домах польской знати, и опытный взгляд сразу отметил, что убранство гетманских покоев ничем не отличалось от дворцов Потоцких и Любомирских: шелковые драпри на окнах, дорогие французские гобелены на стенах, персидские ковры на полу. Только вот в святом углу висят православные иконы, а не деревянные католические распятия. «Но кто знает, может, за потайной дверцей кроется и униатская часовня!» — подумал Борис Петрович. Впрочем, боярин недаром побывал послом и у короля Яна Собесского, и у императора Леопольда. Шереметев был вежлив и обходителен и боярской спесью не наливался.

Мазепа сие оценил, да и лестно было ему, что такой высокородный боярин первым пожаловал к нему с поклоном. Приняли Шереметева с великой честью, но, когда перешли к делу, старый лис сразу обернулся волком.

Конечно, гетман согласился с Шереметевым, что надобно не идти прямо через степь на Крым, а взять поначалу турецкую крепость Кази-Кермень и еще три городка на Днепре возле Очакова.

— Я ведь и князю Василию Голицыну в пример древнего персидского царя Дария ставил — тот пошел степью на Крым, а потерял 80 тысяч войска!

— По Днепру идти куда сподручней — безводья нет, да и все пушки и тяжелые припасы в лодках можно сплавить! — соглашался Мазепа с Шереметевым. По когда боярин стал говорить, чтобы казацкая конница отбивала татарские наезды из Крыма, пока русские осаждают Кази-Кермень, гетман сразу встал на дыбы: — Я со своими казаками дале речки Самары не пойду. Мне и великий государь о чем пишет? Борони Украину. А твое войско с берега пусть дворянское ополчение охраняет. Что? Показать тебе царскую грамоту?