Генерал и его армия

- Сам не знаю, - отвечал генерал. - Иду на восток, в Россию. Хочу, понимаешь ли, концом копья Волгу потрогать. Говорят, часовенка там поставлена, где она вытекает из родничка. Там я посижу, подумаю - и скажу тебе, жива ли Россия или уже нет ее.

- А злость ты чувствуешь?

- Чувствую, Евгений Натанович. Огромной силы злость.

- На немцев?

- Не только на немцев. Больше даже - на своих.

- А чувство мести - горит в тебе?

- Да кое с кем бы я посчитался...

- Так я скажу тебе, - произнес Кирнос почти торжественно, с просветленным лицом, с горящими глазами. - Так ты таки наступаешь!

Генерал ответил, пожав плечами:

- Разницы не вижу. Иду вольный по своей земле. Никто не гонит меня, да вроде и не препятствует никто. А в душе - тоска.

Кирнос, оглядясь вокруг, не подслушивает ли кто их разговор, сказал, понижая голос до свистящего хрипа:

- Этого не может быть, что мы такие одни! Ведь говорят, что мы, земляне, навряд ли единственные мыслящие существа во Вселенной. Почему же в России таких, как мы с тобой и все наши люди, больше нет? Ты представь себе, какие полчища сейчас движутся к Москве! И сколько ненависти они в себе несут, сколько обид накопилось. Но это же не армии, это орды, неорганизованный сброд. Ты, Фотий Иванович, сейчас, может быть, единственный командир, у кого под началом - армия! Я все думаю об этих пушках и прихожу к выводу, что ты прав. Нужно добиваться полного комплектования. Чтоб у нас все было свое!

Пожалуй, генерал, уже хорошо пуганный, сорок дней проведший в камерах Лубянки, заподозрил бы провокацию, если б не полнейшее, безграничное простодушие собеседника. Оно не могло быть игрой, иначе пришлось бы признать этого Кирноса гениальным актером, каким он до смешного не был.

- Вот, оказывается, какой ты собственник, - сказал генерал, усмехаясь. - Может, и свой трибунал заведем? Свою гауптвахту?

- Я серьезно.

- А серьезно, так у нас покамест только пленные свои. И то не знаем, что с ними делать.

Было их с десяток - взятых в разное время "языков", которых отпустить за ненадобностью нельзя было, они бы стали "языками" для своих, а расстрелять - жалко и не за что. Немцы были послушны, сносили терпеливо все тяготы пути, они форсировали реки бок о бок со своим единственным конвоиром, которого они обожали, приносили ему обед с кухни, а когда он прилегал вздремнуть, охраняли его сон и его оружие. Похоже, они были рады, что война для них кончилась, для полного счастья недоставало только уверенности, что их все же не расстреляют.

- Своя артиллерия, свой госпиталь, - перечислял Кирнос мечтательно. Будут и свои танки, и самолеты...

- Вот ты в облаках и паришь, Евгений Натанович, - перебил генерал. Нам бы о патронах думать, где их пополнить,а ты - о танках... Госпиталь у меня! Ты б в этот госпиталь сунул нос. Что армию больше всего характеризует? Отношение к раненым. Слава Богу, мы их не бросаем, не дожили до этого, а толком их полечить не можем. На мою ногу бинтов хватило, а бойцам сестрички любовные подарки делают: свое исподнее режут на ленты и этим перевязывают. А к ранам прикладывают подорожник. Нажуют и прикладывают...

- Но ведь заживают раны, Фотий Иванович?

- Да уж... Заживают.

- Мы все это возьмем по дороге. Я тут приложу все усилия. И надо быстрее, быстрее идти на Москву. Надо противника опередить, чтоб он не ворвался на наших плечах!..

- Ну, это, положим, хороший генерал не допустит. Только зачем опережать? Знаешь, когда медведь на охотника наседает, хочет его задрать, куда верная собачка медведя кусает? Не в морду, нет, она его за вислую задницу тяпает. Вот и я его, как та собачка, сзади тяпну. И покамест фриц со мной отношения не выяснит, в Москву он не войдет.

- В Москву мы войдем, Фотий Иванович! - восклицал Кирнос, уже голос не приглушая, и желваки гуляли по его худым щекам, поросшим иссиня-черной щетиной. - Оборону там ничего не стоит взломать, да ее и нет, она вся погибла на границе, разговоры о резервах - пропаганда, мне-то лучше знать, чем кому бы то ни было. Самое большее там - три полка НКВД. Кремлевскую дивизию можно не считать, это для почетных караулов, это опереточное войско. И то уже, наверно, разбежалось...

- Но мы же, как-никак, радио слушаем. Вождь любимый - из Кремля говорил.

- Почему ты так уверен, что из Кремля? Если тебе говорят, что это передает радиостанция "Коминтерн", так ты думаешь - из Москвы? А может быть, из-за Урала уже вещают? Из Сибири? Из-за Полярного круга?.. Нет, какая наивность!

- Может, и так. Да что-то блазнит мне, что Москва не сгинула!

- Это ты себя убеждаешь. Это политика страуса. Значит, еще не понял ты, что все погибло. И тебе не только армию придется взять на себя.

- А что еще? - спросил генерал едва не испуганно. Кирнос, подняв к нему лицо, искаженное мукой, выкрикнул:

- Все! Буквально все!

- Ну-ну, - сказал генерал примиряюще, - перегрелся ты, возьми фляжку у меня в подсумке, водички попей...

Кирнос продолжал, словно бы не слыша его, а может быть, и впрямь не слыша: