Генерал Слащев-Крымский

«В период «диктатуры» над всем Крымом генерала Слащова офицерам трудно было укрыться или засидеться долгое время где-то в тыловых учреждениях, — пишет генерал Аверьянов. — Налетая неожиданно в своём автомобиле в города, например, в Севастополь или Симферополь, Слащов проезжал по улицам города, останавливал их и очень мило и дружески с ними беседовал, расспрашивал об их семейном и материальном положении, о прежней службе и о состоянии здоровья, после чего… или дружески прощался с офицерами (когда убеждался, что он не шкурник), или же приглашал к себе в автомобиль «прокатиться и побеседовать» (когда убеждался в шкурничестве офицера) и, набрав таким путём в свой автомобиль 4–5 здоровых офицеров, мчался в Джанкой и затем на позиции, всё время поддерживая дружеский разговор с захваченными офицерами. Прибыв на позицию, Слащов вызывал кого-либо из командиров отдельных частей и передавал ему привезённых офицеров, а вместо последних отвозил с позиции в тыл такое же число боевых офицеров, нуждавшихся в отдыхе или лечении.

В слащовском отряде не допускалось им то печальное и безобразное явление, столь обычное в Добрармии Деникина, когда безусый 20-летний поручик командовал офицерской ротой, в которой рядовыми состояли седые штаб-офицеры с георгиевским оружием, а то и с офицерским Георгиевским крестом! Храбрый, но совершенно невежественный в военном деле юнец, совершивший «ледяной поход» и награждённый за него «терновым венцом с мечом», считался в армии Деникина более достойным для командования ротой, нежели прослуживший в царской армии четверть века офицер, даже в штаб-офицерском чине и с Георгиевским крестом, и всё только потому, что ему не довелось служить в Добрармии с её основания, не довелось участвовать в «ледяном походе» и т.п.

У Слащова не было «офицерских рот», все командные должности в строю замещались строго по чинам, в ротах и батальонах во время боя было лишь положенное по штатам число офицеров, а остальные офицеры здесь же в тылу, но в районе позиции, занимались воспитанием и обучением солдат в запасных батальонах, но по мере потребности эти оставшиеся временно в тылу офицеры шли в боевые линии для замены выбывших из строя офицеров. В критические минуты иногда приходилось и офицерам сражаться в роли рядовых бойцов, но в общем Слащов избегал расходовать в неподходящих ролях трудно создаваемый офицерский состав. Не было в слащовском отряде и двух крайностей в отношении военнопленных красноармейцев, имевших место в Добрармии Деникина: ни массового расстрела захваченных в плен (что было в первый период существования Добрармии), ни немедленного, после захвата в плен, вливания в добровольческие части красных военнопленных (что нередко бывало в позднейший период существования Добрармии). В слащовском же отряде из захваченных в плен красных немедленно расстреливали только явных комиссаров и коммунистов, а остальных распределяли по ротам запасных батальонов, где они воспитывались и обучались. С ними в запасных ротах обращались хорошо, но они составляли отдельную команду в роте, не надевали полковой формы, а оставались в своей одежде без погон, которые они ещё должны были «заслужить», равно как должны были они заслужить и звание «солдата», а до того времени их называли «красноармейцы». С ними офицеры здоровались: «здорово, красноармейцы!», а с остальными солдатами: «здорово, братцы!» или «здорово, волынцы!», «здорово, литовцы!» и т.д. по полкам.

Погоны давались красноармейцам не всем одновременно, а постепенно, по выбору и списку командира запасной роты, когда последний находил, что известное число красноармейцев достаточно обучено и воспитано в духе прежнего русского солдата. Раздача погон (а с погонами красноармейцы получали почётное звание «солдата») происходила в торжественной обстановке. По рассказам офицеров, особенно служивших в гвардейских частях слащовского отряда, красноармейцы из кожи лезли, чтобы скорее заслужить погоны.

Достигнув высокого положения крымского диктатора ещё в цвете сил и в среднем возрасте… и вполне сочувствуя продвижению вперёд молодых талантливых сил, скромный по натуре Слащов не переносил «вундеркиндов», жадных к славе, почестям, чинам, орденам и материальным благам (в том числе и к иностранной валюте), которых в большом числе выдвинула в нашей армии сперва революция, а потом — Гражданская война. Когда известный на юге России, особенно же в Крыму, артист Владимир Ленский (гвардии штаб-ротмистр князь Владимир Иосифович Дадиани, получивший много ранений ещё в японскую войну и потому с того ещё времени находившийся в отставке), остроумный и талантливый конферансье созданного им в Севастополе театра-варьете «Весёлый беби», устроил на пожертвования посетителей этого театра и на свои личные средства (он был очень богатый человек и обладатель огромной коллекции превосходных бриллиантов) «поезд-чайную» имени генерала Слащова для обслуживания чаем и горячей пищей оборонявших Перекопский перешеек солдат, то Слащов, передавая Ленскому свою искреннюю благодарность за заботы о солдате, решительно настаивал на уничтожении в названии поезда слов «имени генерала Слащова», но Ленский ему ответил, что такова была воля жертвователей.

Своего отрицательного отношения к «вундеркиндам» и другим деятелям деникинского и врангелевского окружения, равно как и ко многим другим тёмным явлениям и сторонам деятельности этих двух правителей, Слащов не скрывал, а открыто его высказывал, причём не особенно стесняясь в выражениях, о чём, конечно, быстро становилось известным как самим правителям, так и приближённым к особам правителей «вундеркиндам». Нередко Слащов позволял себе и дерзкие выходки в своих приказах. Например, сообщая в приказе по вверенным ему войскам о прибытии в Феодосию (после новороссийской катастрофы) главнокомандующего Деникина, а в Севастополь — южнорусского правительства, он о последнем написал в приказе так: «такого-то числа в Севастополь прибыло никому не нужное Южное правительство». А сообщая в приказе о прибытии в Крым Добровольческого корпуса Кутепова, Слащов, после перечисления войск, написал ещё: «Теперь прощай порядок в Крыму!» И он был прав: хулиганствующее «офицерьё» цветных полков в своих безобразиях перешло все пределы, и Кутепову пришлось обращать его в «офицерство» слащовскими приёмами.

Личный друг Слащова и его начальник штаба полковник Генерального штаба Владимир Фёдорович Фролов, сохранивший до самой своей смерти (он недавно умер в Югославии) братскую любовь к своему другу и глубокую веру в своего начальника, рассказывал мне, что самой сильной, может быть, стороной натуры генерала Слащова было то, что при нём было совершенно немыслимо какое-либо «окружение», влияющее на ход дела, немыслимы были при Слащове ни деникинский генерал Романовский, ни тем более врангелевский Павлуша Шатилов; не потерпел бы Слащов и той паутины генеральских интриг, заговоров и распрей, которую терпеливо и долгое время выносил Деникин».