«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи

Окончание ремонтных работ совпало с началом штиля, вынудив моряков поднять пары. Дек затянули парусом, создав импровизированный тент. И хотя его регулярно поливали забортной водой, отдельным искрам все же удавалось прожечь дыры. Боцман, свирепея при виде пятен копоти, превращающих выскобленную палубу в подобие зебры, не придумал ничего лучшего, как выгнать всю свободную подвахту наверх, под безжалостное солнце. Палящие солнечные лучи с точностью призового стрелка били в любого, имевшего неосторожность выйти наружу, и после того, как двух матросов отнесли в лазарет с солнечным ударом, Ховрин приказал перенести все работы на вечернее время. Дневные вахты превратились в пытку, и уже никто не восхищался сапфировой синевой неба, сливающегося на линии горизонта с лазурной гладью моря. Принимаемый по нескольку раз в день душ из забортной воды помогал ненадолго, и люди, изнемогая от жары снаружи и духоты внутри, мечтали о дуновении ветерка. Шевелиться не хотелось абсолютно, и даже дельфины, ранее устраивавшие представления из прыжков и кульбитов, стали редкими гостями.

Единственной радостью для команды оставались «баковые» концерты, устраиваемые Троцким, когда матросы собирались у курилки после захода солнца. В перерывах между песнями кто-то из новичков с очередной затяжкой выдыхал вместе с дымом вопрос: «До порта не близко, да и тот не рассейский, а, прости Господи, африканский, так чего ж мы марафет наводим, как будто до родной сторонки рукой подать?» Ответа не было. Молодняк недоуменно почесывал затылки, а бывалые только хитро улыбались в прокуренные усы и молчали. Чего зря языками трепать, если через день-другой и так все понятно будет?

Только безграничный полет человеческого воображения мог разделить незримой границей Северное и Южное полушария, дав порождению фантазии звучное имя — Экватор. А чтобы жить стало совсем интересно, повелось из века в век, что переход через эту воображаемую линию без ритуала, посвященного Нептуну, для моряка вроде как и не переход вовсе, так — прогулка. С тех пор, как российские шлюпы «Надежда» и «Нева» во время кругосветного плавания в 1803 году впервые прошли через экватор, сей морской праздник стал традицией и в русском флоте.

Вот и на «Одиссее» подготовка к такому примечательному событию одной покраской парохода не ограничилась. Трое матросов из бывалых уже несколько дней торчали в лазарете, где под пристальным надзором судового врача тачали необходимый для праздника реквизит. А без контроля не обойтись. Бочонок спирта для медицинских надобностей, спрятанный под койкой Карпухина, и без пригляда оставить? Боцман и еще десяток матросов из тех, что умели читать, получив от старпома тетрадные листы с написанным печатными буквами текстом, вздыхая и матерясь, старательно заучивали розданные роли.

Собственно, сам ритуал начался накануне, за что особое спасибо Силантьеву — заядлому театралу и любителю повеселиться.

О том, что экватор предстоит пересечь уже назавтра, знали только офицеры, и потому вечером на баке собралось полным-полно народа. Троцкий, выбравшись с камбуза и еле волоча от усталости ноги, доплелся до фитиля и устало плюхнулся на кнехт. Дождавшись, пока многоголосый гомон утихнет, Лев чисто и звонко затянул «Гори, гори моя звезда…», как вдруг, упершись взглядом в противоположный борт, замолчал, не закончив вторую строчку романса. По баку прокатился удивленный ропот, но Троцкий не реагировал. Застыв с открытым ртом, он оторопело рассматривал сгусток тени, перевалившийся через планширь.

Тень, за что-то запнувшись, гулко упала на четыре конечности, проклиная несусветную темень, громко чертыхнулась, с видимым трудом утвердилась на двух из них и, отчаянно хлюпая на каждом шаге, направилась к собравшейся на баке компании. Когда же через пару мгновений она пересекла круг света от тусклой масляной лампы, Лев с удивлением разглядел внешность нежданного посетителя.

Им оказался коренастый мужичок неопределенного возраста, с неестественно красным носом, торчавшим из угольно-черной окладистой бороды, облаченный в камзол, по странному стечению обстоятельств очень напоминавший старый штурманский китель, но почему-то оснащенный огромными эполетами из выкрашенного золотой краской картона. Удостоверившись в том, что находится в центре внимания, незнакомец поправил на голове бумажную, подтекающую синей краской треуголку и, сунув руку за борт кителя на манер Наполеона, горделиво сделал шаг вперед, стараясь не запутаться в рыбацких бахилах с завернутыми, на фасон ботфортов, голенищами.

— Че уставились, мокрозадыя? — внезапно прохрипел мужичок. — Посланника царя морского не видали? Так вот я каков, любуйтесь, салаги! — Сделав пару шагов, визитер, запутавшись в сапогах, очередной раз покачнулся и, не рискуя двигаться дальше, застыл на месте. — А окрестили меня Деви Джонсом, и надобность есть у меня до вашего капитану, или Викентия Палыча на крайний случай.