«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи

Утром следующего дня «Одиссей», не надеясь на изменчивый ветер, развел пары и под руководством лоцмана направился в суточный поход по Суэцкому каналу.

Все офицеры экипажа, включая Кочеткова, прощаясь с краткосрочной стоянкой, собрались на мостике.

— Есть ли еще место на свете, где океанские корабли и верблюды идут каждый своим путем в десятке саженей друг от друга? — подозрительно поглядывая на идущий следом за ними английский пароход, сказал вдруг Силантьев.

— Вряд ли. Этот канал будто борозда, что Азию от Африки отделяет, — заметил второй штурман Никитин. — А пароход наш будто лемех по этой борозде движется.

— Р-романтики… — ухмыльнулся капитан. — Канал, прежде всего, выгоднейшее коммерческое предприятие. Один тариф — по девять с половиной франков за тонну груза. Мы-то еще по-божески, примерно в тысячу фунтов уложились, а иные суда по десяти тысяч американских долларов платят.

— Э-эх! — тяжко вздохнул доктор Карпухин, разглядывая заставленный лодками берег. — Мы здесь почти двое суток простояли, а какой-никакой гарем повидать так и не сподобились…

— Вот по данному поводу, Петр Семенович, тужить абсолютно не стоит, — дружелюбно улыбнулся Кочетков. — Потому как в наше время гаремы восточные больше по ведомству восточных же сказок проходят, да и вообще они к данной местности большого отношения не имеют…

— А вы, Владимир Станиславович, по данному поводу экскурс и проведите, — хитро прищурился Политковский. — Уверен, что эта тема интересна не только мне…

— Как вам будет угодно, Викентий Павлович, как вам будет угодно, — отвесил короткий поклон Кочетков. — Сразу же поясню, что гаремы на Востоке возникли вовсе не от какой-то особой распущенности нравов или же от исключительного сладострастия местных жителей. Поскольку Восток всегда воевал больше и отчаяннее, чем Европа, магометанская практика многобрачия возникла как следствие диспропорции между мужчинами и женщинами. Чтобы наверстать людские потери в войнах, женщины должны были рожать как можно чаще. Мы, европейцы, воображаем, что гарем — нечто экзотическое и густо замешанное на похоти и тайных желаниях, в то время как гарем прежде всего — просто мусульманская семья. Мы считаем, что гарем — сад наслаждений, а на самом же деле это скучное и весьма целомудренное место, где более от монастыря и писчей конторы, чем от марокканского вертепа. Мы проливаем слезы над участью девушек, попавших в сераль, а для многих это счастье и цель жизни. Мы стыдливо прикрываем глаза, воображая, какой утонченный разврат творится в гаремных покоях, а на самом деле многие султанские наложницы годами пребывают там и сохраняют невинность. И, наконец, хочу вас заверить, что ныне гарем явление крайне редкое, и позволить его содержать может, дай бог, разве что один турок либо араб из тысячи. Так что местные жители о гаремах позабыли, и, подобно христианам, обходятся единственной благоверной.

— Не пойму я вас, Владимир Станиславович, — с улыбкой, но несколько настороженно заметил Политковский по окончании короткой лекции. — Турки нам вроде бы и не друзья вовсе, а вы про них этак сострадательно рассказываете…

— Все просто, Викентий Павлович, — понимание идет рука об руку со знанием. А чужеземца, паче того — противника, надобно именно понимать. Вот и весь секрет моего к Востоку отношения.

— Тогда у меня и более сложный вопрос имеется, — безмятежно улыбнулся старпом. — А есть ли на свете какой-нибудь предмет, о котором вы понятия не имеете?

— Есть Викентий Павлович, как не быть! — рассмеялся Кочетков. — Мне до сих пор неведомо, какая сволочь назвала рыбу стерлядью, соединив при этом два ругательных слова.

Медленно-медленно двигался «Одиссей» по Суэцкому каналу в длинной веренице судов, направлявшихся из Средиземного моря в Индийский океан.

Берега, слишком высокие, чтобы увидеть хоть что-то, кроме кромки воды, в некоторых местах становились ниже, открывая обзор до самого горизонта — причем справа по ходу движения виднелись пальмовые рощи, а слева, со стороны Аравийского полуострова, только пески, казавшиеся когда белыми, а когда — медно-красными.

Далее контраст становился еще более разительным — азиатская сторона канала оставалась все такой же пустынной — пески с рубцами редких караванов на них, а с африканской стороны появлялись озера, где в невероятном изобилии гнездились журавли, пеликаны и розовые фламинго.

Потом на самом горизонте азиатского берега проступила зубчатая линия Синайских гор, которые словно бы парили в струящемся раскаленном воздухе.

Закат в пустыне напоминал огромную тень, пришедшую из-за далекой горной гряды и стремительно зачернившую небо слева направо — так, что когда Синай уже полностью утонул во тьме, африканский берег еще заливало солнце.

Наступившая ночь поражала ясным небом и обилием звезд. Форштевень «Одиссея» подминал под себя отражавшиеся в воде созвездия, иногда казалось, что береговая линия очерчена ниткой флюоресцирующих растений.